Сара Бергман - Съевшие яблоко

И подготовил квартиру. Главное, что могло сказать о нем положительно — так полагал Мезенцев — дом, в который он собирался забирать мальчика.

А уж отдраивать квартиру до блеска армейской пряжки он умел. Покрывало на кровати Мезенцева всегда застилалось так, будто сгибы на нем до сих пор проверяли линейкой. В армии этому учили быстро. Правда, в последний раз приходилось что-то так чистить лет шесть назад — перед приездом большого генерала. Генерал не приехал, зато опыт остался.

Так что беспокоила Мезенцева не комната, беспокоил Мезенцева разговор. Профессора он лично не знал, даже не видел и объяснить свой порыв, не выставив себя маньяком или сумасшедшим представлялось ему сложным. Хотя, счастливый Ян утверждал, что никаких проблем не будет — «разрешит!», но вряд ли ему можно было верить.

Мезенцев ребёнком давно не был, а потому нервничал. И сомневался: стоило ли упоминать о Лизе.

С одной стороны — можно было показать, что человек он не чужой и помочь хочет искренне. Но с другой, если он с самого начала в мыслях старика будет связан с, если говорить правду, деградировавшей алкоголичкой, очень сложно станет убедить того потом в своей состоятельности. Мезенцев долго мучился этим вопросом и только в самый последний момент решил: говорить правду с самого начала. И с этим решением и легким нервным тремором отправился домой к профессору.

Ян ждал его у подъезда, нетерпеливо и взволнованно крутясь на месте. Личико его было неожиданно бледно от испуга. Похоже он только сейчас понял, что Денис Матвеевич может и не разрешить и досмерти этого испугался.

В лифте он доверительно и боязливо заглянул Мезенцеву глаза, и как большой секрет прошептал:

— У Дениса Матвеевича спина болит, — глаза Яна были расширены от волнения, — он сегодня сердитый.

Но странное дело — детский испуг вдруг снял нервозность Мезенцева. Мальчик с надеждой смотрел на него и молодой человек успокаивающе положил ему руку на плечо, мягко подтолкнув к двери. Нельзя подвести того, кто так тебе доверяет.

В сумрачном коридоре было тихо и прохладно. Ян прикрыл за собой дверь и они оказались в прихожей, запертой со всех сторон. Ни одна створка в этой квартире не была открыта, ни один звук не проникал через стены. Но Мезенцева почему-то взволновал запах. Каждая квартира пахнет о своему, впитывая людей, которые в ней живут. Эта пахла неуютно — старостью и медикаментами. Не Яном. И Мезенцев почему-то не мог отделаться от ощущения, что тот здесь не живет.

Мальчик заглянул в ближайшую дверь:

— Денис Матвеевич! — он просунул голову в комнату и неуверенно добавил, — тут с вами поговорить хотели.

В ответ раздалось покашливание, тихие шорохи, а спустя минуту — Мезенцев как раз успел снять обувь — из комнаты вышел старик. Высокий и статный, с бородкой и гривой седых волос он все еще выглядел колоссом. Впрочем, это впечатление было несколько подпорчено обмотанным вокруг пояса шерстяным платком и общим видом болезненного страдания.

— Чем обязан? — густой бас уже отдавался старческим дребезжанием, но еще не был лишен менторских ноток преподавателя. По лицу его было видно, что профессор недоволен визитом и даже раздражен.

— Мезенцев, Никита Олегович, — сходу представился молодой человек и протянул свою внушительную ладонь. Старик пожал ее со сварливым недоумением. — Мне нужно с вами переговорить.

Денис Матвеевич пожевал губами, а потом пожал плечами и будто нехотя махнул рукой, приглашая в комнату:

— Ну давайте поговорим.

Ян крутился под ногами и уже было проскользнул вслед за ними, но Мезенцев резко его отстранил:

— Подожди здесь.

Тот замер как вкопанный, хотя во взволнованных глазах его загорелось разочарование.

Старик кажется этого даже не заметил и будто вовсе смотрел сквозь Яна.

Комната, в которую провел Мезенцева пожилой профессор оказалась чистой до стерильности. И такой же неуютной. Здесь запах квартиры ощущался сильно и остро. Воздух был душный и спертый, видимо старик боялся сквозняков. Сильно пахло лекарствами и мазями, которые обильно были расставлены на стуле у дивана.

— Вы меня наверное не помните, — неуверенно начал Мезенцев, повторяя загодя подготовленные слова, — мы в школе дружили с Лизой.

У старика брезгливо поджались губы и взгляд, которым он сверлил Мезенцева, стал неприязненным — белесые ресницы дрогнули от волнения.

— Мы уже много лет не общались, — поспешил оправдаться Мезенцев и слегка замялся, — я, собственно, даже не знал… — Он сбился и неожиданно сменил тему, — в сентябре я приезжал к Капитолине Елисеевне — своей классной, мы ее навещаем раз в году, там увидел вашего Яна, а… — получалось совсем не так, как он планировал до прихода сюда.

Но старик никаких эмоций не выказывал, смотрел равнодушно, без тени любопытства, может только чуть удивленно.

И Мезенцев решился:

— Денис Матвеевич, так получилось, что я знаю вашу ситуацию, — он сделал извиняющийся за нетактичность жест и пояснил, — мне Ян сказал в разговоре, что вы ложитесь в больницу. Извините если это неуместно. В общем, я хотел предложить: пока вас не будет, Ян может пожить у меня. Вам ведь нужно с кем-то его оставить.

И тут на лице старика впервые появились эмоции — искренне недоумение. Густые мохнатые брови приподнялись и Мезенцев зачастил:

— Вы не беспокойтесь, у меня отдельная квартира, у него будет своя комната, стол, кровать, все, что нужно. Я живу один, ко мне приезжает мать, — это была некоторая натяжка, но простительная, Мезенцеву казалось, что упоминание матери произведет благоприятное впечатление, — в быту никаких проблем нет. Куда нужно я отвезу на машине и с электричкой проблем не будет.

Каждый из этих аргументов — разумных и убедительных — был заготовлен заранее, обдуман, отшлифован и повторен сотню раз. Но чем больше и чаще он говорил, тем сильнее поднимались брови старика и голос Мезенцева невольно тускнел. Он и сам уже ощущал всю странность, всю неуместность своего предложения.

Когда старик вдруг произнес, вполне приязненным и даже доброжелательным тоном:

— Молодой человек, зачем вам это?

Если бы он возмутился, заподозрил неладное, даже разозлился — Мезенцев бы так не опешил. Это было бы естественной человеческой реакцией. Но нет, в лице старика не было ни тени неприятия. Только удивление.

И так ожидаемое негодование, наконец, пришло. Но захватило оно не Дениса Матвеевича, а самого Мезенцева. Он почти захотел, чтобы его посчитали маньяком, педофилом, черным трансплантологом — в этом была бы какая-то логика. Но профессор ничего подобного не думал, будто ему было полностью безразлично.

— Он же не может жить один. С ним должен остаться кто-то взрослый, — против желания во взгляде Мезенцева промелькнула укоризна.