Сара Бергман - Съевшие яблоко

Батюшка, поглядывающий в конторскую дверь из коридора был могуч. Его мощная пузатая фигура загораживала собой весь дверной проем. Поверх черной рясы была разложена длинная лохматая борода и натянута дорогая бутиковая куртка. Мезенцев бы на такую зарабатывал два месяца. Из-под рясы выглядывали не по-осеннему роскошные ботинки. Такие в дождливую погоду носить жалко.

Впрочем, в руках батюшка беззаботно держал ключи от роскошного белого Мерседеса.

— Здра-авствуйте, Егор Константинович, — солидно и на распев прогудел он. Получилось хорошо — внушающе.

Но Кондратьев особого пиетета не выказал: невнятно поздоровался и вяло пожал протянутую руку. Даже по спине его было видно, что бывшего своего клиента он в общем не особо рад снова увидеть.

Впрочем, батюшку это не смутило:

— А я вот вам… — неторопливым, солидно-показным жестом сунул он руку в принесенный с собой пакет, — уважение, так сказать, высказать. Очень вы мне, скажем так, помогли, — тянул и тянул он своим густым басом, словно жвачку жевал.

Кондратьев и тут кисло промолчал. И даже когда батюшка снова руку протянул отреагировал как-то без огонька. С явным намерением поскорее выпроводить нежданного посетителя.

Отец Николай, видимо, тоже задерживаться не собирался.

— Ну я пойду. Сами понимаете, приход, — важно крякнул он. И густо кашлянул, — а вам, Егор Константинович, ещё раз спасибо сердечное. И, ежели чего, я только к вам.

— Угу. — Только тот откликнулся Кондратьев. И, даже не дав бывшему заказчику толком развернуться, шагнул в кабинет и дверь за собой захлопнул.

— Надо же как раскошелился! — громко хохотнул он, будто минуту назад и не цедил слова по чайной ложке. Глаза у Кондратьева весело загорелись и он показно бухнул на стол Мезенцева здоровенную, упакованную в фирменную коробку бутылку коньяка. Марочного, надо полагать. — Ты, Мальчик-с-бородой, представляешь сколько такой бидон стоит? — хмыкнул он явно довольный. — Ты на такой всю зарплату потратишь.

Мезенцев тоже усмехнулся, забыв уже о чем они спорили, и глянул на бутылку уважительно. Таких напитков ему пробовать не доводилось.

— Буржу-уй, — протянул Кондратьев и хмыкнул, — ладно, пойду я, Боярышников ждет — дело у него, — он как-то неожиданно оказался уже у своего стола и натягивая куртку и придерживая локтем портфель. А после направился к двери.

Мезенцев торопливо окликнул в спину:

— Бидон свой забыл!

Но тут Кондратьев вдруг обернулся. И добродушно ухмыльнулся:

— Бери. — И неожиданно хлопнул Мезенцева по плечу, — это тебе. Ты молодец, мужик. Уважаю. — Но стал серьезным только на секунду, будто не держалось на нем это выражение лица. И снова принял привычный тон завзятого балагура, — не лейте слез дамы, буду завтра!

Из всех «дам» в кабинете сидела одна зардевшаяся девочка-практикантка и старуха Мозильская, глядящая в спину балагуру Кондратьеву со снисходительным укором, хотя морщинистые глаза ее под толстыми стеклами очков смеялись.

Невероятно дорогая бутылка коньяка осталась на столе недоумевающего Мезенцева.

Вечером Мезенцев ехал домой в приподнятом настроении. Ведь ехал не в пустую квартиру, а в дом где жил кто-то еще. И предвкушал, как Янка будет бегать по комнатам, носиться, смеяться, орать, нести всякую чушь и цитировать учебники. Мезенцев только сейчас осознал, как осточертело ему жить одному.

Хорошее настроение его продержалось до темноты, а волноваться Мезенцев начал только к девяти вечера.

Минутная стрелка медленно ползла по циферблату, Яна дома не было. Минула половина одиннадцатого, потом одиннадцать.

К половине двенадцатого волнение перешло в панику.

Мезенцев только сейчас осознал, что даже не поинтересовался с утра во сколько тот будет дома, всучив мелочь и карту метро. Если Ян по несколько раз в неделю самостоятельно приезжал из Балашихи, добирался до своих занятий, а потом возвращался, то и в Москве до нужной станции должен был добраться без проблем. Утром это казалось само собой разумеющимся.

В половине двенадцатого ночи Мезенцев ужасался своей беспечности. Воображение услужливо нагнетало. С одиннадцатилетним мальчиком в огромном мегаполисе могло случиться все, что угодно. Он мог опоздать на электричку(так ведь уже бывало), перепутать ветки метро, заблудиться на новой для него улице — дома здесь все одинаковые. Мог потерять деньги или их могли у него украсть. Мог попасть под машину… под колеса поезда на станции.

Первым порывом было — позвонить Денису Матвеевичу. Мальчик мог не учесть расписания поездов, засомневаться, остаться в Балашихе по рассеянности или просто передумать. Это было бы естественно — квартира профессора его единственный, а потому родной дом. Но если Ян там не объявлялся? Сказать старику, что ребенок пропал — немыслимо!

И все же Мезенцев уже склонялся к этой мысли, потихоньку холодея от того, чем на самом деле все может обернуться, когда раздался звонок.

В коридор он выскочил почти бегом. А когда распахнул дверь, Ян вошел в квартиру живой и здоровый, слегка мокрый из-за накрапывающего дождя и источающий уличный холод. Лицо спокойное, рюкзак за плечами.

— Ты на часы смотрел?! — Мезенцев сам от себя не ожидал, что повысит голос.

Ян замер в дверях. Глаза его медленно удивленно округлились и он неуверенно кивнул:

— Ага. — явно не понимая причины вопроса.

— Двенадцать скоро! Где ты ходишь?! — Мезенцев только сейчас начал по-настоящему осознавать в какую передрягу едва не угодил. Он добровольно, с бухты-барахты взял чужого ребенка и привел в свой дом. И через два дня ребенок пропал. Ушел в школу и не вернулся. Да кто ему поверит? Как, каким образом он собирался доказывать, что не расчленил того в ванной и не расфасовал по пакетам?! — Я тебя спрашиваю, где ты ходишь среди ночи?! — от внезапного испуга Мезенцев почти закричал и даже потряс в воздухе лопатообразной ладонью. Признаться, испытывая сильное желание схватить за шкирку и хорошенько встряхнуть. Но в то время, как сам Мезенцев сознавал, что никогда подобного не сделает, Ян воспринял угрозу вполне буквально и вжал голову в плечи.

Мезенцев почувствовал себя извергом.

По глазам мальчика было видно, что Бэтмен, с утра проводивший его в школу, к вечеру превратился в Злую Ведьму, но причины такой странной трансформации понять он не мог:

— Я на занятиях был, у меня ведь занятия, — лепетал он, все сильнее втискиваясь спиной в дверь, и даже начал странно заикаться, — а п-потом на мет-тро. Я быстро шел! — затараторил он, — честно — на улице дождь и холодно и… — и замолчал, сморгнув.

— Какие занятия в двенадцать ночи? — вкрадчиво спросил Мезенцев, у которого уже смешалось раздражение и чувство вины, будто он в самом деле собирался его бить. — Тебя кто приучил взрослым врать? — в потолке потускнела и согласно мигнула лампочка — верно, не дело взрослым врать.