Сара Бергман - Съевшие яблоко

— Я никогда не вру! — возмутился мальчик несправедливости, уши у него покраснели на просвет, — никогда-никогда! А на занятиях меня Дарья Петровна оставила, — голос его становился все более негодующим, речитатив частым, а глаза возмущенными, — потому что она говорит, что мне заниматься надо больше. И я могу на конкурс вообще не попасть. И…

Мезенцев махнул рукой. Он не знал никакой Дарьи Петровны, слыхом не слыхивал ни о каком конкурсе. Да и не хотел.

— Хватит, — раздражение его угасло, облегчение тоже ушло как не бывало и накатила какая-то усталая опустошенность. Ему вдруг захотелось одного — тишины. Мезенцев безапелляционным жестом махнул в сторону кухни, — мой руки и иди ешь.

А сам развернулся и ушел в комнату, усевшись за письменным столом. Пока он полночи метался по квартире вне себя от волнения, все валилось из рук — ни о какой работе не было и речи. А работать ему было нужно. Он же не одиннадцатилетний пацан, а взрослый человек. И у него своя жизнь: суды, клиенты и неотложные дела.

Похоже Еж был не так уж и неправ. Мезенцев придвинул к себе папку, раскрыл и вдруг пожалел, что вообще все это затеял. При мысли, что он мог легко избежать всей этой истории и провести спокойный вечер за работой под бутылку пива почувствовал желание собрать и отвезти Яна обратно.

Полчаса спустя, когда пар уже вышел, а тезисы в голове, занятой посторонними мыслями, все никак не хотели формулироваться, из кухни еще не раздалось ни звука. Мезенцев попробовал демонстративно не обращать внимания и работать, но не мог. Только исчерпав силу упрямства, он сдался и встал.

Когда он вошел, на кухне стояла полная тишина. Слышно было как на стене тикают часы, приближая минутную стрелку к двенадцати. Ян сидел перед полной тарелкой и смотрел на чистую вилку к которой так и не притронулся. Вид у него был потерянный и несчастный.

Мезенцев неожиданно понял, что уже совсем не злится. Он тяжело выдохнул и тихо сел напротив. Мальчик коротко и боязливо глянул на него и снова уставился на сложенные на коленях ладошки.

— Ты зря на меня обижаешься. — вкрадчиво проговорил Мезенцев, — ты понимаешь, что половина двенадцатого — это поздно?

— Для чего поздно? — Ян наконец решился и поднял глаза.

— Домой приходить поздно. Уже ночь и на улице темно, — он кивнул на окно за которым стояла непроглядная осенняя темень.

— Я на занятиях был. — Рассказывал он не Мезенцеву, а вилке и полной тарелке, — у меня там расчетная таблица не получается. А пока я ее не выведу — не пройду отборочный барьер на конкурсе. Дарья Петровна говорит, что я слабоодаренный, — мальчик очень искренне это говорил, явно веря, раз такие слова были сказаны ему взрослым — той самой неизвестной Мезенцеву Дарьей Петровной, — поэтому она очень обрадовалась, что я теперь в Москве живу и мне на электричку не надо. Сказала, что мы будем заниматься в два раза больше, чтобы я больше успевал и лучше усваивал. — Он пожал плечами, — а потом на метро я уже быстро доехал — там ночью народу не много.

Мезенцев только вздохнул.

— Ян, а Денис Матвеевич тебе не объяснял, что нельзя ходить по улицам по ночам? Что это опасно, а взрослые за тебя волнуются.

Мальчик коротко посмотрел и покачал головой:

— Я ему никогда не мешал. И дверь сам открывал, чтобы не будить.

— Ты меня не понимаешь. Ян, — Мезенцев беспомощно покачал головой, — я же за тебя отвечаю. Я не злюсь и не буду тебя ругать, но я всегда должен знать где ты и до скольки там пробудешь. Это ясно?

Мальчик кивнул, хотя особого понимания в его глазах не было. И тут же боязливо спросил:

— А занятия? Дарья Петровна меня хвалит, только когда все получается. Мне очень надо, чтобы получалось — потому что я умный! — последнее слово он выделил интонацией как жизненно-важное.

И Мезенцеву вдруг снова стало пронзительно его жалко. Чудный милый мальчонка, а никто из взрослых никогда не любил его ни за что кроме интеллекта. Даже железная старуха Капитолина Елисеевна и глазом бы не моргнула в его сторону, не будь сирота Ян Романов таким умным. А тот из кожи готов был лезть лишь бы заслужить похвалу, даже не понимая, как это неправильно.

— Не до ночи, — безапелляционно покачал головой Мезенцев, — Ян, я не из вредности. Если взрослые устанавливают правила — это делается для тебя. А если с тобой что-то случится — виноват тоже буду я.

И тут мальчик вдруг озарился пониманием и даже весело рассмеялся:

— Да ничего со мной не случится! — тон его преисполнился великолепной неколебимой уверенности, — ты просто не знаешь! На самом деле попасть под машину у человека только один шанс примерно на шесть тысяч. Я сам считал! И есть только один шанс на девятьсот погибнуть насильственной смертью в возрасте до четырнадцати лет, а мне ведь еще нет четырнадцати. — Ян развеселился и совершенно успокоился. Наоборот он теперь явно чувствовал, что может блеснуть перед Мезенцевым и радовался до восторга.

В своих рассуждениях он упускал только один пункт логической цепочки. Ничего не происходило с восьмиста девяносто девятью детьми которых оберегали взрослые. А случалось именно с тем девятисотым, который по безответственности родителей вдруг оказывался без присмотра.

— Вот что, Ян, — Мезенцев постарался одним тоном показать, что возражений он не потерпит, — ты завтра идешь к этой Дарье Петровне? — тот, уже предчувствуя неладное, настороженно кивнул. Но Мезенцев предпочел сделать вид, что не заметил и решительно отрезал, — в десять часов я сам тебя заберу.

И он поднялся со стула:

— А теперь ешь и дуй спать.

И только когда Ян уже поев и почистив зубы мирно сопел на диване, у Мезенцева сами собой пошли в голове тезисы и заладилась работа. Может от облегчения, а может Еж все-таки был не прав и молчаливое присутствие ребенка само по себе вносило в душу умиротворяющий покой.

Семья Ставицких была полной, чем не могла похвастаться добрая половина одноклассников Киры. Никаких отчимов, мачех или сводных братьев. Первый и единственный брак, длящийся уже пятнадцать лет — ровно на два года больше, чем исполнилось единственной дочери.

Мать Киры — еще совсем молодая женщина — имела возможность не работать и заниматься собой, домом и Кирой. Потому девочка была обласкана, слегка избалована и росла, что называется, в тепличных условиях.

Отец — вечно занятый важными делами фирмы, уделял дочери значительно меньше внимания. Так повелось с самого начала, что мать всегда рядом — это привычное и постоянное, а отец — праздник. Но хотя в будни Антон Макарович Ставицкий не отрывался от телефона и, уходя рано, возвращался затемно, выходные он отдавал семье. Это был обычай, это бы ритуал.

Он забирал девочку из школы, сажал в свою большую машину, в которой уже ждала мама и они ехали в Москву. В парк, в кино, на каток, в кафе-мороженое или просто гулять по магазинам. И никогда отец не пропускал этого волшебного дня.