Наталья Горбаневская - Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011

Но не в народ и помирать
на сонном полустанке,
не в пустынь-скит и не на рать
раскатывать на танке.

Ушел из дому в новый дом,
прозрачно-сквозняковый,
где под ореховым кустом
и сам он станет новый.

Значит, так суждено, значит, там
суждено догореть, расшибаясь
о земь августа, талый туман
разойдется, по швам расшиваясь,
обнажая пролысый вершок
перелеска над речкой и ночкой,
к обожженному тернию щек
прилегая свинцовой примочкой.

Не Летний сад, не Зимнюю канавку
– осеннюю расплывчатую смазь
сквозь залитые дождичком очки.
Воспоминание подобно томагавку:
оно взлетает с пишущей руки
и возвратится, в переплет вонзясь,

когда уже ни правку, ни поправку
не вставить в чисто набранную вязь,
не заменить ни рифмы, ни строки,
ни заголовка. Но зато и за доставку
не платится. Как по воде круги,
оно и транспорт для себя, и связь.

И, не вставая в очередь к прилавку
почтамтскому, в космическую грязь
без адреса, сложивши в голубки,
без имени метну и, засмеясь
сквозь слезы – дождевые ручейки,
той, что не рж авеет, не сдам на переплавку.

Где роится пыльца
и ровняется в ряд
мошкара у лица,
заводя маскарад,

где личину сорвать —
точно куклу разбить,
где тебе не бывать
и меня не любить,

где еловым стволом
серебристая мгла
в ночь перед Рождеством
на трясину легла,

где запеть – как солгать,
вскрикнуть – как изменить,
где качается гать,
как стекляруса нить,

– оскользнется нога,
трепыхнется рука,
вот и вся недолга,
потолок мотылька.

Ходи по улицам, работай над собой,
прищуриваясь близоруким глазом,
входи в толпы неумолкаемый прибой
и, шевеля растресканной губой,
тупой рассудок и не менее тупой
порыв эмоций выбрось оба разом.

Оставь лишь то, что в замутненное стекло
колотится, как вялая ночница,
лишь то, что скулы над рекой тебе свело,
что свёкольным румянцем расцвело,
что всё заштопано, а все-таки светло,
зовется небом и уже не снится.

Оводы, шершни, конские мухи,
жажде и зною дна не видать,
дня не увидеть в пыли и пухе,
выдохнуть нечем, ни зарыдать.

Проводы, встречи, шёпот иссохший,
щёки сухие, руки, в туман
ищущие друг друга на ощупь,
как головёшка – скошенный лан.

Небо в зените, небо на полдне,
край горизонта угольно-бел,
по-над стернею, из-под ладони
пепел белесый весь облетел.

Там тернии в снегу
манят своей короной.
Там ветер на бегу
срывает с оголенной

ольхи последний лист,
свернувшийся в колечко.
Там колок и змеист,
как вымерзшая речка,

чуть брезжущий рассвет,
едва в поземке зримый.
Там заметает след,
и бел необозримый

там чистого листа
простор, ничем не занят,
и эта пустота
зовет и в бездну тянет.

Зима последней осени
была короткой,
снежинки только падали
и сразу таяли,
не замерзали лужи за
бензоколонкой,
ставало черным белое
и явным тайное.

Не промерзало плоское,
плавучей коркой
затянутое озеро,
и, выйдя за город,
земля к подошвам ластилась
лисою кроткой,
и колкий холод с воздухом
вступали в заговор.

Будем ехать, и ехать, и болтать в пустоте ногами
попусту, имитируя бег на месте.
За семь верст книзу вода разойдется кругами
от кольца, капитаном кинутого невесте

Атлантике. Атлантида на миг из воды привстанет,
проводит нас глазами, жмурящимися от соли.
И что в нас тогда прорастет? Что ввысь потянет,
как на уроке ботаники половинку фасоли?

Пододвинься на полшага
на поверхности кривой
полугруши, полушара
на орбите круговой

и натруженной пятою,
у инерции в силках,
оттолкни закон Ньютона
и очнись на облаках.