Наталья Горбаневская - Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011

У оконца при огарке
не прогоркни, не уный.
Снег на пригорке —
изжелта-синий,
январь – юный
(как на небе месяц,
не округленный луной).

И на́утро восьмого дня,
забыв об арифметике,
я вышла в путь, в карман не взяв
ни паспорта, ни метрики,
ни тощих томиков стихов,
и вот иду – до петухов,
до стен Ерусалима,
сухим огнем палима.

Вот мы и вышли из штопора,
и, подпирая крыло,
ровною штопкой заштопано,
синее небо светло.

Lumen, и coelis, и в инее
спит облаков молоко,
и на душе алюминевой
стало, как в детстве, легко.

Вот мы к земле приближаемся,
по́ лугу след колеса,
в мокрой траве отражаемся
взглядом назад, в небеса.

Уже за порогом,
уже за чертой,
уже по оврагам
томится настой
густою душой
отцветающих трав,
уже отошел
от платформы состав.

И прежним дорогам
не встретиться с той,
которая ляжет
уже за чертой,
пряма, как стрела,
и уже пролегла,
которая скажет:
иди же, не стой.

Один прыжок – и за́ море,
за самое за синее,
осинные глаза мои,
дерзания осенние,
весенние терзания,
и заново в рассеяньи
посеянное знаменье,
и за́ море – один прыжок.

Речь моя, не река, а речушка,
я в грязи на берегу, точно чушка.

А она себе течет, течет мимо,
будто я ей вовсе не необходима.

Через камешки бежит – не споткнется,
пока устьем возле уст не сомкнется.

По дороге на автобус
ударяет по ноздрям
упоительное – то бишь
тот же взмах по Моховой,
тот же дар, что был не сказкой
и опять не опоздал,
сад больницы Вожирарской
пахнет скошенной травой .

По Петроградской стороне,
по проходным дворам,
двадцать пять лет тому назад
– назад или вперед? –а нынче это не родней,
чем Люксембургский сад,
и веницейский тарарам,
и тот ночной полет

над океаном, по горам
недвижных облаков,
где пыль и даже пыль веков
навеки вмерзла в лед,
и двадцать пять минувших лет —
как один миг, как взгляд,
как листопад столетних лип
в неназванной стране…

Зацепляя подолом траву,
не спросясь, чего просит утроба,
проторивши в бурьяне тропу,
не отступишься тучного тропа.

И до той, Покрова-что-на Рву,
не покатишь коляску, как встарь,
как стакан прижимая ко рту
пожелтевший стенной календарь.

И весь-то труд – глазеть в окно
автобусов и электричек,
чтобы с мотором заодно
урчал ручей журчащих строчек.

А время, вместо быть пустым,
течет и полнится журчанием,
как ключ, пробившийся в пустыне,
как луч из туч светло́м нечаянным.

охотники рыщут
по темным борам
меня зайца ищут
по рвам по буграм

а я заинька
а я серенький
в лощинку забьюсь
в щели́ схоронюсь
вымерзаю как
цветик синенький
в осеннем бору
на зимнем ветру

охотники рыщут
трубят в рога
меня зайца ищут
своего врага

Улица, улица,
будь же ты умница,
не поворачивай.
Мне не в ту сторону,
там всё несолоно,
хлёбано начерно.

Там на дубу
не во трубу
дует норд-ост.
Там, как грибы,
если бы да кабы
тянутся в рост.

Улица, улица,
погоди, погоди.
Сердце волнуется
где-то в груди.

Ты помнишь, всю ночь полыхали зарницы,
качался в стакане недопитый чай,
и чем южнее, чем ближе до Ниццы,
тем пуще сгущался лавандовый чад.

И даже сквозь непроницаемых стёкол
заграду сочился он и проползал,
а в предрассветном, высоком, как сокол,
миражем качался нездешний вокзал.

Гошпитальный бульвар
или просто Больничный.
Заграничный угар,
но уже и давнишний.

Из окна не видна
даль того переулка.
Что стоишь ты одна,
непочатая рюмка?

А нас давно не будит петушиный
крик. Петухи пошли на флюгера.
Одна луна лампадой нетушимой
напоминает, что вставать пора,

идти сквозь сон по запертому парку
к небьющему фонтану, непою-
щему певцу и только по распадку
журчащему немолчному ручью.