Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Итак, герр инженер! — Шримм уставился на широкую спину Митуха. При первом же удобном случае он расстреляет его, подумалось ему, он велит расстрелять и всех заложников, как только отпадет необходимость прикрывать ими отступающее подразделение от партизан и от русских! Давно надо было так сделать! Надо было бросить на них отряд СД!.. Но… В этот миг Шримму ясно представилось его ужасное будущее. Пока война не кончится, пока он не окажется в Штарграде, ему суждено убивать, подвергая и себя опасности быть убитым, убивать, как и прочие гитлеровские палачи, исповедующие безумную идею фюрера, а кто в нее уверовал, тот в страхе за свою жизнь подобен эсэсовцу, подобен ему, Шримму. Шлюха Гизела!.. Он отвернулся от широкой спины Митуха, и новое зрелище опять вызвало его гнев: солдаты пригнали в школу первых заложников, всего пятерых мужчин и трех подростков, среди которых очутился и работник Шимко — Колкар.

Колкар, невысокий чернявый паренек в грязных брюках гольф, в тяжелых ботинках, в клетчатой, порванной на спине рубашке, войдя в школу, злорадно ухмыльнулся про себя при виде Митуха в углу, под надзором двух солдат. Вот и хорошо! Так тебе и надо! Он проклинал его, себя и тот миг, когда заговорил с ним. Чтоб он сдох, а еще лучше, чтоб сдохли они оба в тот январский день, когда он зашел к Митухам поточить ножи от соломорезки и встретил его!.. Он тогда хотел попросить у Митухов электрический точильник и в шутку сказал: «Шталевское поместье переходит к новому хозяину. К пану инженеру вот. Правда ведь?» Инженер Митух промолчал. «И то, — ответила Бета, — вся деревня над нами смеется». Инженера Митуха это раздосадовало, и через несколько дней он послал с Адамовым сынишкой, Янко, сигареты Колкару, чтобы тот поменьше болтал. «Если бы вы только знали, пан инженер, кто эту сотню «лип» выкурил…» — вскоре похвастался Колкар. «Кто?» — «Партизаны», — сообщил он Митуху. «Где?» — «На Кручах!» Тогда же они обо всем условились — хотя Бета Митухова частенько поднимала крик, но Адам Митух разрешил, — и Колкар стал регулярно ходить к Митухам за хлебом, салом, маслом и сигаретами, которые инженер доставал через Гизелу Габорову, и относить все это общинному служителю Порубскому. Теперь вот стоишь мордой к стенке! Поделом тебе! И зачем только он связался с ним! Он думал о Митухе, о том, как бы удрать от немцев. Тебе-то не выкарабкаться, пропади ты пропадом!..

— Приведите заложников!

— Слушаюсь, герр обер-лейтенант!

— Мне нужно девяносто заложников! — в ярости заорал Шримм, обуреваемый жаждой мщения — за Гизелу, упряжки, взорванный мост, опрокинутые надолбы, за Фоллена, Виллиха и Калкбреннера, за ротенфюрера Колпинга и его отряд. — Заложников… побольше… девяносто, — кричал он на унтер-офицеров и солдат, — много, понятно?

— Слушаюсь!

— Подводы и лошадей отставить! Искать Калкбреннера! Заложников… не эту горстку, тут не наберется даже… даже на одну обойму.

— Слушаюсь, герр обер-лейтенант!

В школе воцарилось тягостное молчание, на свечках плясали языки пламени, со двора доносился душераздирающий рев голодной скотины. Обер-лейтенант Шримм повернулся к Митуху, уперся взглядом в его широкую спину. Повесить!.. В поле зрения попал Колкар в порванной рубахе. Всех перевешать!..

Ревела скотина — поодиночке, по двое, всеми глотками сразу.

Шримму вдруг стало стыдно, что он намеревается использовать как прикрытие этих жалких людишек. Ждать до пяти часов, решил он, а потом уходить с теми солдатами, которые окажутся под рукой. Он уйдет с Гизелой, с ее ценностями — или не уйдет вовсе. А ее убить мало, ограбить!..

Шло время. Минутная стрелка на его часах стремительно перескакивала с деления на деление. Без семи минут пять… без шести минут… без пяти! Колпинг не вернулся, сгинул, Колпинг, ротенфюрер, дорога от партизанских деревень открыта и партизанам, и русским, дорога на Рачаны и Черманскую Леготу закрыта для его солдат и для него, Гизела не возвращается, не исключено, что Гемерт по дороге убил ее и ограбил… Шримм почувствовал дрожь в ногах.

— Ефрейтор!

Маленький ефрейтор встал навытяжку.

— Созвать… — закричал Шримм, — созвать всех лейтенантов, всех младших офицеров вплоть до фельдфебелей!

Ефрейтор развернулся на каблуках и выбежал из школы.

Без одной минуты пять.

Пробило пять часов, Гизела не вернулась, на школьном дворе отчаянно ревела голодная скотина, оконные стекла в школе дребезжали от далекой канонады. Митух одеревенел в своем углу, Шримм замер за столом, Колкар у стенки клял Митуха; Шримм, весь в испарине, вытащил из кобуры пистолет, осмотрел его, сунул обратно в кобуру и вытер о стол потные руки.

Молчаны томились в страхе, время неслось над ними ураганом.

Пробило пять.

Шримм, сидя за столом, смотрел перед собой и ничего не видел. Он страдал — оттого, что все потеряно, потеряна Гизела, он раскаивался, что подозревал и проклинал ее. Она уже не вернется… Колпинг не вернулся… Гемерт не вернулся… Ограбил ее, а может, и убил… Шримм устал сопротивляться тому, что сильнее его. Это — сила, обреченно думал он, она уничтожила его часовых Фоллена и Виллиха, Калкбреннера, Гемерта и Гизелу, ротенфюрера Колпинга с его отрядом, она теснит со всех сторон. Нет смысла что-либо предпринимать, ведь такое, как сегодня, повторяется через каждые сто, пятьдесят, двадцать километров. Эта сила выбила штаб полка из Ракитовцев и теперь надвигалась на Шримма, словно горячая, вязкая смола. Он встал.

Солдаты пригнали в школу еще троих заложников.

Вошли два лейтенанта, входили другие младшие офицеры. Шримм смотрел на них. «Будем защищаться, — собирался сказать он им, — долг немецкого солдата…» Он смотрел на своих офицеров, стоящих навытяжку с побелевшими лицами.

— Оставайтесь здесь!

Время ускорило свой ход.

Шримм сказал: «Оставайтесь здесь!», ничего не делал, все еще ждал Гизелу.

Тучи на небе разошлись, в Молчаны пришло великолепное утро. Небо чистое, воздух прохладный, на деревьях и полях нежная, светлая зелень. Высоко в небе, почти в зените, распустились легкие, перистые лепестки облаков, расчесанные гигантским гребнем. Снизу лепестки окрасились огненным светом восходящего солнца. Воздух свеж и душист.

Адам Митух потихоньку доехал до Пустой Рощи — длинной полосы дубравы вдоль границы молчанских угодий.

По одну сторону Пустой Рощи раскинулись молчанские земли, по другую — двух соседних деревень, рачанские и чермансколеготские.

Адам остановил повозку у ручья, бросил лошадям охапку клевера, себе взял кусок хлеба с салом и пошел взглянуть, что делается на рачанской и чермансколеготской стороне.

Шпалы на железнодорожных путях уже не трещали.

Он смотрел на дорогу между Рачанами и Черманской Леготой, на дорогу в Ракитовцы. Обе пустынны и безлюдны, на обеих никаких признаков жизни. Издали то там, то сям слышались пулеметные и автоматные очереди, винтовочные выстрелы. Вдруг на дороге в Ракитовцы показалось пять танков.