Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

Партизаны остановились.

— Что это? — тихо спросил Гришка. — Вон там!

Они услышали приближающиеся чавкающие шаги. Оба, и Гришка, и Станко, увидели, как во рву забелела фигура человека. Похоже, он пытался вылезти из рва.

— Кто там? — громким шепотом окликнул Гришка. — Стой!

Калкбреннер замер. Портфель с его армейской формой выскользнул из-под мышки. В тот момент, когда к нему подошли Гришка и Станко с винтовками в руках, мужество окончательно покинуло его, опять навалилась беспросветная апатия. Темные молчанские поля снова казались страшно чужими — чуждый край, чуждые люди.

— Ты кто? — спросил Станко и дулом винтовки уперся ему в живот у самого паха. — Что ты тут делаешь?

У Калкбреннера по правой ноге и животу побежали мурашки.

Подошел Гришка. Споткнулся о портфель. Поднял его.

— Что это? — спросил он Калкбреннера и толкнул его левой рукой. — Как ты сюда попал? Что это на тебе надето?

— Да, да, ja, партизан, — заговорил Калкбреннер, — ich hab’ dem Ingenieur Midach den Sprengstoff gegeben… [21] …я дал инженеру Митуху взрывчатку… (нем.)

— Иди!

Калкбреннер споткнулся, ступил в лужу и повернулся к ним.

— Ich bin Kurt Kalkbrenner… — сказал он Гришке и Станко, — ich hab’ dem Ingenieur Midach gegeben… [22] Я Курт Калкбреннер… я дал инженеру Митуху… (нем.)

— Что? — спросил Станко у человека в белом. — Инженер, говоришь? Свинья ты! Ишь, немецкий партизан! Пошел! — и он подтолкнул Калкбреннера.

У Калкбреннера под ногами захлюпала вода и жидкая грязь. Он шагал впереди, партизаны за ним. Винтовки нацелены в белое.

Было четыре часа десять минут.

Истекали последние часы и минуты истекших лет, месяцев, недель и дней.

В молчанской школе, превращенной в комендатуру, инженер Митух стоял в углу, лицом к стене. Сзади двое солдат в касках, Муттек и Пауэр, думали о блокированной дороге, о взорванном мосте и об убитых Фоллене и Виллихе. У Митуха от усталости уже болели ноги и руки, деревенело все тело.

Коричневый лыжный костюм и голубой носовой платок, торчавший из брючного кармана, выдавали его внутреннюю дрожь.

Шримм, размышлявший о ротенфюрере Колпинге, о его людях и машине, о Гизеле Габоровой и шофере Гемерте, посмотрел на часы, на заостренные стрелки — часовую и минутную, на бегущую по кругу секундную стрелку, — уже предчувствуя, чем все это кончится — Колпинг не вернется, его то ли взяли в плен, то ли убили, но кто?.. Гемерта с машиной тоже нечего ждать… Он все больше злился на Гизелу Габорову и беспокоился — удастся ли благополучно вывести свое подразделение из Молчан, сумеют ли солдаты захватить заложников, чтобы обеспечить себе прикрытие. А если Гизела еще вернется?.. Шримм сел, закурил сигарету. У Гизелы с собой ценности — надежен ли Гемерт?.. В комендатуре люди тихо занимались своим делом. Шримм смотрел на них, выслушивал, следил за подготовкой к отступлению.

— Герр обер-лейтенант!

Шримм обернулся к телефонисту у школьной доски.

— Штаб полка не отвечает!..

— Больше не вызывай! — Шримм взглянул на часы. Четыре часа одиннадцать минут, истекла двенадцатая минута… Перевел взгляд на широкую спину Митуха. В голове шумит, руки дрожат. Дыхание учащенное. Он перестал воспринимать окружающее — суету в школе, где писаря, врач, телефонист, взвод охраны паковали свое хозяйство, возню на школьном дворе, где под рев скотины солдаты запрягали кляч в повозки (на больших колесах с тонким ободом) и грузили снаряжение, — и сосредоточился на одном: дождаться Гемерта и Гизелу! В штабе полка вряд ли станут тратить на них время. Он ее дождется. Гизела не может, не должна остаться здесь! Обороняться надо с юга, со стороны Рачан, и уйти с Гизелой и остатками подразделения!.. Он нервно провел рукой по лицу.

— Итак, — обратился он к Митуху, — у вас жил солдат Калкбреннер?

— Жил солдат, — произнес Митух в стену, — но я не знаю, как его зовут.

— Он дал вам взрывчатку?

— Нет.

— Вы были знакомы с Гизелой Габоровой?

— Нет, — ответил Митух. — Ни разу не видел ее.

— Значит, сюда, в Молчаны, вы, герр инженер, эвакуировались — у вас такая широкая спина, как вам посчастливилось избежать пули? С кем вы здесь общались?

— С родственниками.

— Вот как! — сказал Шримм. — С кем именно?

— С братом…

— Унтер-офицер Войковиц!

— Я, герр обер-лейтенант!

— Приведите Мидаха! — распорядился Шримм и, не сводя глаз с широкой спины инженера, спросил: — Как зовут вашего брата?

— Адам Митух.

— Да-да, Адама Мидаха!

— Слушаюсь, герр обер-лейтенант!

Кровь стучала в висках Митуха в эти последние минуты войны, последние минуты тьмы, страха и всепоглощающего отчаяния. Оно накатывало, когда он смятенно думал о матери, о Бете, жене Адама, о ее детях и о брате Адаме. Был ли смысл во всем том, что они делали? Зачем партизаны взорвали мост и заблокировали дорогу? Ведь он передал им взрывчатку, чтобы они, если удастся, вывели из строя железнодорожное полотно за Ракитовцами. Это бы еще имело смысл. Могло принести пользу Молчанам. А теперь что? За Гизелу и партизан его корили дома — Бета постоянно ругала, иногда и Адам упрекал, — а теперь из-за действий партизан его осудит вся деревня. Из-за Гизелы и шриммовского солдата Курта Калкбреннера он не смог уйти к партизанам. Бета и Гизела. Сверстницы. В эти последние минуты тьмы и страха Митух думал о них обеих.

У Митухов распахнулись настежь двери в кухню.

Бета ахнула. Ввалились четверо солдат и унтер-офицер Войковиц. Молча оглядели кухню, потом горницу, пооткрывали шкафы, разбросали одежду и белье, заглянули под кровати, вошли в заднюю комнатушку — и остолбенели.

Глухая старуха Митушка, уже одетая, сидела на стуле у кровати, на комоде горела свеча, старуха держала в руках молитвенник и на память бормотала молитву:

— …Всемилостивейший боже, владыка небесный, взгляни на стоны и плач людей в этой юдоли слез, чтобы они устремились к тебе, внуши страждущим просветление и силу, отврати их помыслы и дела от войны, а буде на то твоя святая воля, просвети разум их через опустошение великое…

Унтер-офицер Войковиц наконец очнулся, велел и тут все открыть и разбросать, а сам уставился на рослую старуху.

Митухова подняла старчески желтую руку в голубых прожилках.

— Погоди, ужо придет рус! — сказала она. — Погоди!

— Was?

Митухова продолжала шептать слова молитвы о ниспослании мира.

Солдаты вышли из ее комнаты.

— Осмотреть двор и все строения! — приказал унтер-офицер Войковиц и осклабился Бете своей вставной челюстью, показав желто-белые зубы, длинные и острые, мокрые от слюны; губы у него непрестанно двигались.

Бета смотрела на Войковица своими голубыми глазами в каком-то отупении, чувствовала только, как к ней жмутся дети. Она как раз готовила корм свиньям, чтобы их голодный визг не привлек внимания немцев, и теперь с ее повисших рук стекали капли и стучали по грязному ведру.