Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Твою драгоценную тетеньку мы не потревожим, и вообще нечего понапрасну уверять, будто бокал доброго вина лучше неуловимого сна. Поверьте моему опыту: большинство проблем разрешаются сами собой, только надо дать им вылежаться. — Я поставил точку, отметая преждевременные дискуссии, и вернул улыбку официанту, с ухмылкой выслушавшему мой нудно повторяемый заказ.

В подобных компаниях, когда дело идет к концу и пора расходиться, не принято затевать серьезных разговоров. Кто-нибудь, вытряхнув из пачки пару сигарет, предложит остальным закурить; наступает пауза, которую каждый использует по своему усмотрению, заполняя ее ни к чему не обязывающими репликами.

— Бег жизни неспешен, — бросила для затравки Лена просто так, когда официант расставлял бокалы с вином.

Мы повернулись к ней, но Катка показала взглядом на официанта, я понял ее предостережение, лишь когда тот исчез, проскользнув в узкий проход меж зеркалами бара.

— Что же ты придумал? — спросила Лена.

— Приглашаю вас обеих. А чего вы торопитесь, надоело здесь? — И я прислонил свой бокал к Лениному.

— Не слишком ли много на себя берешь? — грустно улыбнулась Лена. — Не надорвешься? Это тебе не десять лет назад!

— Тебе плохо было, что ли? — отозвалась Катка.

— Можно ведь не только любовью заниматься — как будто больше нечем развлечься!

— Ну ладно, не злись. — Это Лена.

— А ты не заводи меня, — кротким голосом попросил я.

— Зря я сказала, что ты изменился, конечно, нечего было спрашивать, зачем ты тащишь нас обеих. Как будто в прошлое, — с наигранным весельем подмигнула Катка подруге.

— «Сказала», «спросила». Мне ничего не надо было объяснять; зачем, почему, я и не задумывался заранее. А сейчас могу четко сказать: я просто хотел проверить, насколько интересна забава, если неважно, во что она обойдется.

— Я идиотка, ничего не понимаю, — перебила меня Катка.

— Это, собственно, из сказки, — я смутился за свои трухлявые слова, — жил-был… да чего там — живет и поживает…

— Тебе пришла охота растрясти свой кошель, — пренебрежительно протянула Лена.

— Особенно-то не получится, — я схватил свой бокал, — но когда грошей немного, тратишь их с особым удовольствием… Я призываю радоваться! Выслушай призыв по радио и воодушевись перспективой!

— Тебе захотелось проверить, как это получится годы спустя? — громко захохотала Лена. — В постели ни я, ни она, ни ты не повторимся.

— Вы были друг с дружкой весьма нежны. — Я попытался отвести течение разговора в иное русло. — Я с удовольствием вспоминаю, вы были потрясающие!

— Да и ты был не самый последний сорт! — осадила меня Катка, не желая больше слушать.

— Итак, мы развлекаемся, вспоминая о былых развлечениях? — Лена была в ударе.

— Мы старые, милая, будь скромнее!

— Сейчас он начнет нас утешать, — съязвила Лена.

— Это уж как вам угодно, — вздохнул я совершенно искренне.

— Ладно, согласна, но только в постели. — Лена решительно поднялась, и мы отправились за ней.

В гостинице я без хлопот снял для них номер, от которого мы так и не взяли ключа.

В голове гудит, как эхо в каменоломне, во рту привкус исправительного дома, и сторожевой пес в мозгу напрасно лает на угрызения совести.

Не успел я отправить в рот третью ложку обжигающих щей, как кто-то огрел меня лапой по спине.

— Привет!

Можете себе представить мою «радость» при виде улыбающегося парня. Не стану тратить лишних слов, с внутренним вздохом рассказывая, кто это был, — сами поймете.

— Мы не смогли прийти, как обещали, Яро забыл, что у него арматурщики работают, — тарахтел парень, сыпал словами, как крупорушка сухой кукурузой.

Огревший меня по спине оказался Миланом, и в конце концов даже хорошо, что мы ездили с ним в трясучем вагоне из Леопольдова в Нитру, что я сидел в погребке и составлял им компанию. Впервые за долгое время я тогда искренне смеялся. Такое вам небось тоже знакомо — привяжется какой-нибудь тип и подложит вам свинью, а вы ломаете голову, как от него отделаться.

Милан лопочет, а я думаю о своем, сверлят мозг мысли о прошлом. Я раздавлен, и слова, что сейчас говорю, какие-то корявые. С трудом напрягаю память, в голову лезет что-то несущественное — сколько же мусора в моих воспоминаниях! Одни сомнения, и восторг в них (а ведь хватило бы и маленькой радости) — дефицитный товар. Суета сует и с трудом обретенная устойчивость в жизни — вот жестокий итог моего существования, того недолгого, что мне еще осталось. Может быть, о неизлечимо больном, вроде меня, больном раком, стоило бы лучше писать беспристрастному автору. Короче, чтоб писал не пришибленный хворью, так вернее выразиться. Я оправдываюсь, ей-богу, и не хитрю. Сам я пишу обо всем, чтобы сдержать обещание, которое дал доктору Мучке. И опишу все, что помню, с того момента, как узнал о своей неминуемой смерти, а месяцем позже или неделей раньше — это уже несущественно. Раз Мучке нужно это для науки, я сделаю, что обещал, и таким образом хоть немного отблагодарю его за то, что он изредка привлекал меня к своим экспериментам на Штрбском Плесе [51] Штрбске Плесо — высокогорное озеро в Высоких Татрах. и в Солиско. Как же летит время! Меня сразу вдруг приподняло и понесло воздушным потоком, я не замечаю его скорости, потом сосредоточиваю свое внимание на проносящихся подо мной пейзажах, ничуть не испытывая головокружения, а только саркастическое предчувствие стремительно надвигающейся катастрофы. Катка сказала вчера, что я какой-то смурной. Не внешне, по моему виду ничего не заметно, тоска исходит откуда-то изнутри, из меня. Это не тоска, а одиночество, когда ты отваживаешься осознать свою недолговечность и остаешься наедине с ней. Не могу сказать, что это чувство вызывает во мне горечь, нет, скорее даже веселость. Ощущение очень цельное. В общем-то я отдаю себе отчет в том, что родился и умру, а сам в то же время пыжусь, претендуя на бессмертие. Получается вроде короткого замыкания. Короткое замыкание иллюзорных представлений — возьмите, к примеру, вдохновенную решимость пьяного совершить великий, бессмертный поступок, незабываемый, решимость его недолгая. Прошу прощенья, доктор Мучка! Все, больше не стану повторяться и объясняться, пытаясь оправдать свое раздерганное внутреннее состояние, свои настроения и слова, свою неуклюжую навязчивую мысль, неловкости которой выпирают из этих записок, как солома из Яношиковых лаптей. Согласитесь, однако, я взял на себя довольно мучительную обязанность, особенно если учесть, что пишу это в здравом уме. Покорность судьбе в моем состоянии неотделима от фатальной реальности, как неотделима невесомая тень даже от самого сильного мужчины.