Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

Хитрый Йожко Битман ворочается в постели, жара не дает ему уснуть. В конце концов он встает, напивается воды и идет на чердак. Из старого холодильника достает тайком подстреленную три дня назад ласточку, вынимает алюминиевые полочки и при свете из холодильника вскрывает ласточку. Вырезает из нее пульку и радуется, что она целехонька — попала в мякоть. Пули позарез нужны Йожко, он ведь по дорогой цене покупает их у Феро Такача. Извлеченной пулькой он тут же заряжает пистолет снова. Пистолет аккурат ему по руке, жаль, что отец так поторопился.

Ночь душная. Мальчишечья комната засыпает.

— Три дома своими руками построил, знаю, как надо работать, — хорохорится Томаш Вайсабел, лесоруб с гор.

— Всю рубаху омочил мне слезами, но оставил меня здесь. Не гожусь я ему для новой квартиры, а через наш дом автостраду проложили, — не забывает о сыне животновод Тибор Бергер.

— Для чего дочерей я растил? — вопрошает по обыкновению Ян Требатицкий, точильщик с машиностроительного завода.

— День во грехах, ночь во слезах. — Последним входит в мальчишечью комнату Йожка, чтобы завершить греховный день.

— Убить тебя мало, — сипит Яро голосом Лоло — все даже вздрагивают.

— Весь день тебя не было, — говорит во тьму Йожка и ударяет по кровати Лоло, но кровать пуста.

— Лоло ушел, не вернулся с Иоганиных похорон, — говорит Вайсабел. — Эх, ищи его теперь свищи, — машет он во тьму рукой.

— А новенький что? Чего рассказывал?

— Инженер Блага, представился, лег и дрыхнет. Молоденький еще, шестьдесят второй пошел.

Ночь душная. Яро выходит в уборную, хромать не хромает, но лодыжку сводит. Он присаживается у собачьей конуры, смотрит на старого Гарино. Гарино вылезает из конуры, садится напротив Яро и подает ему лапу.

— Ну здравствуй, — трясет Яро собачью лапу. — Что скажешь, тявка с сивой лапкой?

Гарино начинает скулить.

Яро нащупывает ошейник, расстегивает ржавый карабин, и толстая цепь падает на землю. Гарино носится по двору, валяется на траве, чешет свою паршивую спину о Благов «жигуленок», смущается и выскакивает в приоткрытую калитку.

На обочине дороги он останавливается, глядит направо-налево, а потом уверенно переходит на другую сторону. В тени под такачовской липой он скрывается из глаз Яро. Держит путь к своей старой любви — к колли Моравцов.

При виде неоновой лампы Яро вспоминает Цабадаихины сетования по поводу невыспавшихся деревьев. Он собирает по двору камни и старается разбить лампу. Лампа высоко — попав в нее наконец, Яро разбивает только плексигласовый колпак. Он прячет черепок в карман и задумывается о рогатке, которую утром попробует заказать у Йожко Битмана, чтобы пугать скворцов, обирающих Цабадаихины черешни.

Жаркая ночь вытягивает Канталича из дому и гонит к калитке. У канталичовского дома две калитки, и поделен он надвое. В одной половине живет Канталичиха с дочкой, в другой — трижды разведенный отец. Женился он на Канталичовой из-за поля, но потом — пока молод был — спал в скирде, лишь бы не под ее периной. Об имуществе уже и помину не было, а жена — все при нем. Когда их поле кооперировали, Канталичи развелись, ему досталось полдома. Он отгородился, купил кафельную печь, дверь в комнату заколотил, но привычка — вторая природа: он и дальше отдавал ей полжалованья, а она ему готовила. Куда им друг без друга деваться? Однажды подгулявший Канталич ошибся калиткой, и родилась у них дочка Ева. Поженились они во второй раз — ведь негоже ребенку расти без отца. Однако Канталич по-прежнему гнушался женой; знай утаскивался в свою комнатенку, дверь затворял — прятался от кикиморы. А подросла дочь — развелись по второму разу. Канталич заколотил дверь, и дело с концом. Но как Канталичова стала заведовать богадельней и полными пригоршнями деньги домой таскать, они помирились и опять поженились, хотя все и смеялись над ними. Да черт ли в них, в пересудах: у Канталича в глазах стояли кроны, у заведующей — мужичок.

И, может, жили бы они так поживали, не настучи на Канталичову Игор Битман — для Канталича это означало моментальный развод, на сей раз из соображений принципиально нравственных. Он снова заколотил дверь, отомкнул свои входы-выходы и купил свой уголь.

А Канталичова, заделавшись заведующей, возгордилась и больше ему не готовила.

— Растоптал ты мою женскую гордость! — выкрикивала она, войдя в раж, на суде, а потом уж все только жаловалась журналу «Словачка», прямо в рубрику «Костер»: «Ваши печали и радости».

При лунном свете Канталич окидывает взглядом обшарпанный дом и подсчитывает свое жалованье, пенсию по инвалидности и пенсию по старости своей первой, второй и третьей жены. Выходит не густо, чтоб идти к ней в сожители, а в четвертый раз их не поженят.

Только если Ева выйдет за богатого, решает постаревший Канталич и, растрогавшись, входит в свою калитку. Вот уже год, как красота не волнует его, теперь куда больше он ценит горячий обед.

В девичьей хнычет во сне впавшая в детство Месарошова.

— Каталин-Каталин, мое имя Каталин, Каталин-Каталин, мое имя Каталин…

— Не вой, нечистая сила, — окрикивает ее строгая Терезия Гунишова: она готовится к воскресенью, к дню посещений. Свое она уже отоспала, и вот пялится во тьму и осуждает злобный мир, который завтра изменится: приедут дети, и она их Христом богом попросит, чтобы взяли ее к себе, так как здесь по ночам воют безумные лунатички и даже сами о том не ведают.

Гунишова старается не глядеть против окна, потому что Каталин иной раз садится и разговаривает сидючи, что, по мнению Гунишовой, ни к чему хорошему не приведет. Неспроста спят лежа.

Безумную Каталин искушает дьявол, перед сном она ведь не только не перекрестится, а и помолиться не подумает! Непомолившемуся во сне лихо приходится — не раз и не два святой отец говаривал. Терезия Гунишова полна решимости сразу же утром выучить Каталин нескольким нужным молитвам. Сразу же, спозаранку, чтобы поспеть выучить ее до своего отъезда. Гунишова еще минуту-другую осуждает злобный мир, в котором подлости нет конца, а затем улыбается, потому как злобный мир утром изменится.

За окном редеет тьма. Петухи заливаются песнями, и на их пение пробуждается ото сна вдова Цабадаёва. Она собирает в курятнике яйца, пересчитывает кур и из теплых еще яичек жарит сестре яичницу. На другой плите кипятит чай, все ставит на стол и будит Катерину. Сестры не разговаривают. Пока Катерина завтракает, Цабадаёва нарывает под игелитом пузатеньких редисок, тщательно ополаскивает их и связывает тугой пучок.

— Вот тебе для детей, — кладет она редиску перед Катериной.

Катерина затыкает рот чашкой, чтобы в ответ только захмыкать. А допив, прячет пучок в тряпичную сумку. Цабадаёва приносит из горницы вишни в шоколаде.