Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Ты права была, чужой не утешит.

— Близится конец света, потому как мужчин от баб не отличишь, кому не лень, в чужие семьи суются, будто они ихние.

— Скажи мне, считаешь ли ты меня убийцей? — решается спросить Яро.

— У тебя был добрый умысел, Яро, хотя только его редко хватает. А убийца тот, у кого злой умысел, — грустно улыбается понятливая вдова.

— У него была легкая смерть, ей-богу, радовался письму. — У Яро легчает на душе, и он смелеет: — Пани Цабадаёва, иди за меня замуж!

Цабадаёва вздрагивает.

— Что ты сказал?

— Ты же хорошо слышала.

— И ты повторишь это?

— Если надо будет…

— Думала я про это, Яро. Но тогда не дождалась, и слава богу. Не знала бы, что и ответить.

— А теперь знаешь?

— Не пойду за тебя. Воротимся назад с нашей коротенькой дорожки!

Яро садится, молчит.

— Почему?

— Ради других. Не ты первый, кто приходил сюда покалякать. Перед тобой сватал меня Вайсабел. Тогда еще десять крон стибрил, — улыбается вдова воспоминанию.

Яро молчит, шмыгает носом.

— Не плачь, будем как прежде. Жил бы ты здесь, не посмел бы Тибор Бергер из-за забора меня подкалывать, ни Янко Требатицкий подкатываться: «Вы такая рассудительная женщина…» — смеется вдова и тут же серьезнеет. — Только насчет тебя я все сомневалась.

Яро молчит, трет подбородком запястье.

Цабадаёва гладит его по редким волосам.

— Тебя больше всех рада видеть, поверь мне. И хоть нынче говорю — нет, кто знает, может, оно и изменится. Но и так ладно, как есть.

— С другой стороны, — Яро отваживается на самоиронию, — я и впрямь не такой уж ухо-парень. Для свата я староват, для смотрака-жениха и подавно. Наконец, брак в пожилом возрасте наталкивается на препоны мелких привычек, на осмеяние со стороны окружающих и протест обоих семейств, которые дружно ощущают опасность, нависшую над имуществом. Итак, отрекаюсь от своей теперешней юношеской мечты, пойду в мир, чтобы набраться опыта, и возвращусь таким зрелым женихом, что сердце твое подпрыгнет от радости. К тому же надеюсь, что эксцессы созревания благополучно переживу.

— Пустобрех экий! — улыбается беззубая Цабадаёва, хватается за рот и тут же надевает «третьи» зубы. Улыбка в них краше.

— Ну, Яро, где ж ты ногу повредил?

— Ох, спорт! — наворачивает Яро. — Комплекс движений, которые, черт знает почему, считаются прекрасными, полезными и даже мужественными, тогда как им присуще единственное неоспоримое свойство — изнурительность; различные народы избрали для себя различные устраивающие их виды спорта, но красота каждого комплекса движений должна была бы стать национальной гордостью; вот почему вчера вечером мы с Лоло основывали словацкий национальный спорт — отведение рук за голову. Я отважился еще на большее и скрестил ноги в воздухе, чтобы приблизиться к лесным разбойникам [64] Имеется в виду дружина легендарного словацкого разбойника Юрая Яношика. , что прыгают через огонь, и хлопнулся.

— Ты что завираешь? Чувствую, что врешь! Фальшивый голос у тебя.

— И по телевизору это угадываешь?

— Нет, не угадываю, потому что тех не знаю. И врать можно только в простых вещах — да или нет. Лоло-то ведь ушел! А Димко уже мертвый лежал, вишь, как заврался! А почему не попросил уксусу в процедурной?

— Чтоб Игор Битман меня не поймал. А дело было так — мальчишки ходят смотреть, как Иоланка вечером купается. И однажды, то бишь вчера, один старый чурбан присоединился к ним. Подсадили они его за одну крону на грушу, и узрел он, как девица в костюме Евы напускает в ванну воду. Он устремился к этому чуду, и ветка надломилась под ним.

— Так ты, значит, хлопнулся с груши! — оживившись, прыскает вдова.

— Я не жалею, это была не самая высокая цена за возможность созерцать формы женского тела, что, в конце концов, суть лишь плоскости, производные от вращающихся конических сечений. Но то, что я узрел в молочно запотевающем окне, подтолкнуло бы вперед любого, кто познал женщину. Среди цветистого кафеля явилось чудо — идеально вылепленное тело, надлежащий шарм движений и перспектива за два года раздобреть на столько губительных килограммов, сколько требуется для уничтожения хрупкой гармонии, именуемой красотой, — так уж повелось в этом крае, где мучная пища и неумеренное питие преобладают над трезвым рационом; благодаря такому вниманию к своей утробе здесь рождается уйма дебильных детей. Но этот паренек, что сидел на макушке груши, не был дебилом. Это был красивый и страстный паренек, в котором воля и желания крепли в едином прямолинейном движении. Словом, по моему мнению, прекрасная Иоланка в эту ночь лишилась венца, о чем рано утром свидетельствовал неистовый вид управляющего Битмана.

— Маленькая Иоланка? — всплескивает Цабадаёва руками. — Нынче на свете все шиворот-навыворот.

— Ты в шестнадцать родила? — спрашивает Яро.

— Ну родила, а что? — не сразу смекает удивленная вдова.

— Так вы в этом деле — ровни.

Цабадаиха с минуту молча то ли подсчитывает, то ли вспоминает.

— Время-то как летит. Ох бедная моя детонька, и у тебя уж свои заботы. Мужики — негодники, им бы только…

— Припоминаешь ли ты когда-нибудь такую погоду? — сворачивает разговор Яро. — Всю ночь мне дышать не давала, проснулся я весь в поту, словно погода меня измором брала…

— Железную руду переместили, вот погода и испортилась. Нарушился магнетизм, — объясняет ему Цабадаёва.

— Откуда ты это взяла?

— В «Экспрессе» писали, руда, что была в одном месте, теперь в другом, поэтому и атмосфера меняется, — водит вдова пальцем по столу. — Либо ракеты, что повредили озоновый слой, как бог свят, все оттого. С тех пор как стали эти ракеты запускать, ни тебе лето, ни зима, все паршивеет. Однако поделом Битману, пусть поярится, это жена Елена с ним так расквиталась. У него все времени на нее не хватало, вот и наставила она ему рога, раз-другой, а потом уж пошло-поехало. Женщина должна только одного своего знать. Да, вроде душно, гроза собирается.

Яро уходит в богадельню довольным. Позиций своих не утратил, но и обрел новую, пусть рискованную, надежду.

— Надежда всегда безумна! — провозглашает он в столовой, где поглощает запоздалый завтрак. Он потешается над тремя соперниками, потому что переживет их, должен пережить.

— Как же я напугалась, — обливается Милка Болехова теплым чаем.

Начинается день посещений.

Непосещаемых Йожка ведет на мессу.

К Вихторичихе приезжает муж. Сюда поместил ее он, а его самого, без нее беспомощного, дети запихнули в дом престарелых на другом конце республики. Теперь он приезжает проведать ее, раз от разу все более старую и забывчивую. Когда часом позже она вспоминает его, они садятся на лавочку, и оба плачут.