Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Нечего дать тебе в дорогу, возьми, ты их любишь.

— Тогда не надо редиски, — вытряхивает Катерина пучок на стол.

— Редиска для Палько, для внука твоего, — хмурится Цабадаёва.

— А-а, для Палько! — соображает Катерина. — Тогда отвезу, обрадуется.

— Другого ничего нет, черешня как раз кончилась, — говорит Цабадаёва.

Катерина одергивает на себе черный свитер, берет в руки сумку и стоит.

— Так ничего о семье и не рассказала, — заступает дорогу Цабадаёва. — Здоровы ли?

— Все, никто не лежит. Ну, сестра, я пошла, — трогает с места Катерина.

— А Палько? — хватается Цабадаёва за самого для нее дорогого. — Как учится?

— Хорошо, вот-вот аттестат получит, — говорит Катерина. — Пусти меня! Опоздаю.

— Не след бы тебе уезжать… — делает попытку Цабадаёва.

— Сама же на пять сорок велела! — протискивается Катерина к двери. Когда они оказываются друг возле друга, Цабадаёва внезапно обнимает ее и крепко целует в обвислую щеку.

— Прощай, сестра моя! — плачет она. — Прощай, Катерина, не увидимся боле, жили мы, как умели, и вот даже не повспоминали-и-и-и!

— Исповедуйся в грехах, — победно обрывает ее Катерина и выходит из дому, больше они никогда не увидятся. — Прощай! — кричит Катерина уже со двора, идет на автобусную остановку и садится. Часом позже умирает в поезде как неизвестная пассажирка.

Цабадаёва, вдовствующая после смерти Цабадая, плачет, лежа на мужниной постели. Оплакивает мужа, сестру, себя, несправедливость… Все, о чем вспоминает, ей становится жалко.

Рудо Ваврек справляет нужду у забора. Встал по будильнику, забыл с вечера, что будет воскресенье. Застегивая комбинезон, замечает, что возле, у огуречной гряды, копошится крот. Ваврек хватает косу с забора и на цыпочках семенит к сырой кротовой кочке. Он встает, широко раздвинув ноги, нацеливается косовищем в макушку кочки — и как только крот шелохнулся — со всей силой размахивается, чтобы жахнуть по нему. Коса врезается Рудо в шею, и он от боли падает. А упав, кричит. Свежая глина пропитывается кровью.

На крик выбегает заспанная Маришка, зажимает ему шею пижамной курточкой и вопит о помощи, так как не выносит крови.

Евке Милоховой при виде окровавленного Рудо сразу приходит на ум, что это работа свирепого Поцема, и она, не теряя присутствия духа, вызывает «скорую» из Лучшей Жизни.

— Захватите что-нибудь против бешенства тоже! — кричит она в трубку.

Бодрствующая Терезия Гунишова, увидев, что происходит, поднимает на ноги инженера Благу; все еще объятый сновидениями, он не может взять в толк, почему его «жигули» не заводятся. Лишь когда прибывает «скорая», вспоминает, что отключил контакты, и радуется, что сберег обивку на креслах.

Когда Рудо отвозят, Маришка осознает, что любит его. Она стоит и машет вслед «скорой», пока возмущенная Гунишова не загоняет ее в дом, чтобы пенсионеры, высыпавшие на дорогу, не таращились на Маришкины буйные груди.

Одевшись, Маришка в саду с полчаса поливает из шланга кровавое место действия. Потом берет тупую косу и идет накосить травы зайцам. На работу в богадельную кухню не торопится — у нее на то веская причина.

За отъезжающей «скорой» следит сторожкий Гарино. Когда дорога уже безопасна, он проходит во двор богадельни и ложится у конуры. От битмановских дверей прибегает битмановский щенок. Он так и не дождался утреннего угощения — у Битманов ссорятся, до щенка ли? Щенок, тут же кинувшись к Гарино, отрабатывает на нем свадебные движения; Гарино пахнет сукой.

— Ну-ка обработай его! — смеется во все горло Томаш Вайсабел. Раздосадованный Гарино отступает перед натиском молодого любовника к самым битмановским дверям. Йожко Битман чистит зубы во дворе: несчастный отец не верит Иоланке, что Гарнади осторожничал, и, поумнев только теперь, держит ее в ванной; для чего — Йожо точно не знает. Но сестра скажет ему, уж она-то не даст себя в обиду.

Гарино, решив, что Йожко ест пасту, вертит хвостом. Йожко сплевывает ядовито-зеленую фторовую пену прямо собаке на нос, и к Гарино возвращается утраченная молодость. Ментол щиплет его, как уже давно ничего не щипало. Гарино облизывается и отплевывается в свое удовольствие. Катается на спине, загребая передними лапами, прыгает, носится. Йожко Битман подыхает со смеху. Когда Гарино успокаивается, Йожко дочищает зубы. Гарино сидит поодаль и жалеет маленького Битмана — какой же пакостью приходится ему питаться!

Игор Битман выходит из дому и, кипя злобой, идет в богадельню. За ним двигает важный Гарино, заинтересовавшись ворсистыми брюками управляющего.

— Что случилось? — спрашивает Битман группку возбужденных стариков у входа.

Старичье язвительно обсуждает Вавреков способ охоты на крота.

Пока они растолковывают это Битману, Гарино трется о шерстяные брюки, стараясь стрясти с себя тех блох, что поглупее. Битман за разговором сажает Гарино на тяжелую цепь, а потом идет звать Маришку на работу.

Старый Яро, перемогая боль и не прихрамывая, идет к Цабадаёвой — попросить уксусу для лодыжки.

— Хочу одна побыть, — говорит Цабадаёва в знак приветствия.

— Только два слова, третье между ними, а четвертое рядышком, — испытывает Яро нищенский трюк Лоло.

— Приходи позже, Яро! Тяжко мне.

— За помощью пришел, — говорит Яро начистоту.

— Тогда входи! — Вдова впускает его в дом, обихаживает лодыжку и рассказывает о горьком визите.

— Бабские толки, — развенчивает Яро Катеринин сонник.

— Но и мне этой ночью сон привиделся! — признается Цабадаиха. — Мамка моя мне снилась. И прежде снилась, но никогда ничего мне не говорила. Ни слова ни разу не сказала! А тут, нынче ночью… В волосах у нее полно отрубей, а я ей и говорю — вымойте волосы, а она — волосы, мол, нужно маслить, маслом смазывать, а потом помню только слово «поди».

— Пустое все! — машет рукой Яро.

— Как — пустое? Она звала меня! — объясняет Цабадаиха.

— Катерина тебя расстроила, но все это ерунда против того, что случилось со мной. Садовник Димко умер. Свалило его мое письмо. Даже конверта не открыл… Забыл я, что у него слабое сердце. Убил я его, пани Цабадаёва.

— Старый Димко? — заливается слезами вдова. — Дай бог, чтобы земля наша на нем легким пухом лежала, сколько ж он ее перемотыжил, бедняга. Кому ж теперь мне рассаду продать? Так это по нему звонили — бесперечь звонят, каждый день кого-нибудь бог прибирает, куда столько гробов поместится? Народ с лучших гибнет, полову сам черт не возьмет. Лучше вас всех он был, на вас работал. А вы его ни в грош не ставили, пусть, мол, старый дурак надрывается! Ту лошадь бьют, которая тянет, чтоб еще больше тянула.

— Убил я его, — твердит свое Яро.

— Тот, что сверху, завсегда низшего долу гнет. Ты ставил себя выше его — порадую, мол, беднягу. Что я тебе говорила?