Ханан аль-Шейх - Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире

– Тебе почудилось. Сундук нем, как камень, можешь разбить доски молотом.

– Нет, ради Аллаха! Не надо бить молотом, умоляю! – воскликнула я.

Оба ахнули от удивления.

– Давай бросим сундук здесь, – сказал один из них. – Мне страшно! К тому же сюда кто-то идет.

До меня донесся топот убегающих ног, а затем приближающиеся шаги.

Новый голос сказал:

– Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

Я почувствовала, как сундук подняли, а затем услышала цоканье копыт мула по камням. Это длилось, казалось, целую вечность, но на самом деле прошло не более получаса.

Затем сундук сняли со спины мула и внесли в дом. Я услышала мужские шаги, приглушенные ковром, сундук осторожно поставили на пол и стали открывать замок, а я затаила дыхание. Наконец крышку подняли, и мужчина пробормотал: «Хвала Аллаху милостивому, милосердному! Что делает райская гурия в этом сундуке? Кто запер ее?»

Я открыла глаза и увидела, что мужчина молод и хорош собой.

– Где ты меня нашел? – спросила я.

– На кладбище, – ответил он. – Я пришел на могилу матери, умершей два дня назад, и увидел, как два человека пытались открыть этот сундук. Но услышали мои шаги и убежали. Что ж, сестра, давай я помогу тебе выбраться из этого злосчастного сундука.

Я протянула ему руку, но когда встала и сделала шаг, то чуть не потеряла сознание. Он открыл пузырек розовой воды, запах которой помог мне прийти в себя, но я все равно была очень слаба и дрожала как в лихорадке.

– Здесь есть купальня, позволь мне принести тебе полотенец и нагреть воды, – предложил он и проводил меня до двери. Я поблагодарила его и вошла. Когда я взглянула в зеркало, то расплакалась, а вспомнив о калифе, разрыдалась еще пуще.

Калиф схватился за голову и недоверчиво ею покачал, но закупщица продолжала.

Мне хотелось закричать: «Отведи меня к калифу сейчас же!»

Но я только поблагодарила незнакомца, вымылась и вытерлась. Когда я вышла, он усадил меня за стол, на котором стояло несколько блюд. Но, вспомнив, что случилось за моим прошлым обедом, я снова расплакалась.

– Не плачь, сестра, а постарайся поесть, чтобы набраться сил.

– Спасибо, и да хранит тебя Аллах за твое милосердие и добрые дела, но я не голодна.

Он приготовил чай.

– Скажи мне, кто ты? На тебе драгоценные украшения, но тот, кто запер тебя в этом сундуке, их не тронул.

Поколебавшись – стоит ли открыться этому мужчине с добрыми глазами и явно благородного происхождения, – я все же решилась. И я рассказала ему, что я невеста калифа, и, к моему изумлению, он выбежал вон из комнаты. Я последовала за ним и спросила, что случилось.

– Как может обычный человек находиться в одной комнате с невестой льва?

– Что ты имеешь в виду?

– Разве калиф не лев среди людей? Как могу я дышать тем же воздухом, что женщина, которую он любит?

– Ты меня спас, – сказала я, – и за это калиф будет тебе благодарен.

Он проводил меня в покой, где мне была постелена постель, и справился, не подать ли мне еще чего-нибудь, пока он не ушел: он собирался переночевать у своей сестры. Я спросила, кто он и как его зовут, и он ответил: Ганем бен Саид, купец. Он ушел, но я не смела заснуть, боясь снова оказаться на кладбище в запертом сундуке. Я не в силах была понять, как такая великая женщина, как госпожа Зубейда, могла совершить столь ужасное и низкое злодеяние? И что она сказала калифу, когда тот вернулся с охоты и не нашел меня? Наконец, когда взошло солнце, а я все еще была жива, меня охватила дрема. Проснулась я уже днем, услышав, что Ганем стучит в дверь.

Он рассказал, что поднялся рано и пошел к торговцу, который продает вещи из дворца. И узнал от него, будто меня усыпили и заперли в сундуке, а сундук продали на торгах. Затем он зашел в мечеть и молился там рядом с набожным пожилым евнухом, который давно служит во дворце. Когда они прочли фатиху по душам умерших, Ганем заплакал о матери. Из мечети они шли вместе, и Ганем угостил старика финиками, а один взял себе и подавился косточкой. Старик стукнул Ганема по спине и сказал: «Будь осторожнее, юноша. На днях любимица калифа подавилась за обедом и умерла на месте. Никто не властен над людьми, кроме Аллаха».

– Наверное, калиф в большом горе, – сказал ему Ганем.

– Он наплакал целые реки, бездонные, как Тигр и Евфрат, и все во дворце оделись в траур, по велению госпожи Зубейды. Она даже приказала построить для бедной девушки гробницу в дворцовом саду. Один друг рассказал мне, что видел, как калиф обнимает гробницу, плачет и читает стихи, такие жалостные, что камни бы прослезились:

И глаза евнуха, добавил Ганем, наполнились слезами.

Мы долго молчали, когда он закончил свой рассказ, затем я снова разрыдалась. Меня убрали из жизни калифа! Он потоскует, а потом забудет меня. Гнев закипел в груди, когда я подумала, что калиф принял услышанное на веру, ничего не разузнав и не расспросив свидетелей. Он даже не повелел приоткрыть гробницу хоть на две ладони, чтобы прикоснуться ко мне на прощание.

Словно одержимая, я бросилась к двери, решив добиться встречи с калифом и пристыдить госпожу Зубейду и всех, кто помогал ей осуществить этот дьявольский умысел. Но Ганем поспешил за мной. Он поцеловал мне руки, обнял за плечи и сказал: «Помни, ты должна верить в милость Аллаха. Разве, когда ты была в смертельной опасности, Всевышний не послал меня к тебе на помощь?»

Его слова были как река розовой воды, они успокоили меня и утихомирили. Я возблагодарила Аллаха за то, что он послал его мне. Ганем показал мне принесенные товары, выложил прекрасные платья и другую одежду, а также дорогие вышитые туфли четырех размеров.

Он вышел на минуту в другую комнату и принес мне пару серег, каждая в форме держащей цветок руки с алмазным кольцом на одном из пальцев. Я обомлела от их красоты.

– Примерь. Это серьги моей матери. Она взяла с меня обещание подарить их только женщине, которую я полюблю и на которой женюсь.

Я не взяла серег.

– Не знаю, что и делать, Ганем. Думаю, ты самый достойный мужчина из всех, кого я знала в своей жизни, если не считать моего отца, но мне следует хранить верность калифу.

– Понимаю тебя.

Я обняла его и склонила голову ему на плечо, но сразу же отпрянула. Ганем принялся готовить мне обед. Есть не хотелось – я уже сомневалась, что и вправду жива, ведь мое имя было вырезано на могильной плите. Ганем уговорил меня попробовать одно блюдо, потом другое, и вскоре меня стало клонить в сон. На следующее утро, открыв глаза, я увидела, что мой спаситель ждет, когда я проснусь. Он сказал, что должен уйти по делам и оставить меня одну в доме, и строго-настрого наказал никому не открывать.