Наталья Галкина - Ошибки рыб

— Вы почитаете себя за сверхчеловека?

— Я выше, — сказал он, усмехнувшись.

Подойдя поближе, он разглядывал нас, а мы рассматривали его. Двое военных неведомой армии стояли за ним — за левым плечом и за правым. И мелькнуло у меня: ежели у человека за правым плечом ангел, а за левым, тьфу-тьфу через левое плечо, черт, у этого демиурга с короткой стрижкой цезаря по черту и за тем плечом, и за этим.

— Откуда вы взялись, Ренцо и Барбарина?

— Из Петербурга автостопом, — отвечала я, хотя ответа он ждал от Виорела.

Как выяснили мы в ближайшие дни, вся его обслуга одета была в экзотические длинные белые халаты или в военную форму («эскизы я делал сам», — с гордостью сказал он) таинственной армии («армии спасения человечества от иллюзий», — уточнил он высокопарно, хотя, на мой взгляд, никакого уточнения в его замечании не наблюдалось). Флаги на флагштоках возле площадки для вертолета за главным садом менялись в зависимости от настроения хозяина. Разумеется, он и эскизы флагов делал сам. Ни мне, ни Виорелу уже не приходило в голову спросить: какого такого государства флаги? оба мы знали, что он ответит нам цитатою: «Государство — это я».

Каждый день он менял и имена свои, представляясь нам за завтраком либо ужином то Каем, то Эрнстом, то Петром Петровичем, то Септимием, то Джироламо. Нас же он заставлял менять одежды (и сам был чрезвычайно охоч до маскарада).

— Не зря же я приказал Альбертино слетать вам за гардеробом, он его прекрасно подобрал, вы должны быть инь и ян, а не гермафродиты в полотняных штанишках.

Альбертино был кудряв, красив, услужлив, при этом слегка капризен. Мы никак не могли определить, на каком языке он изъясняется с хозяином Лабораццо; иногда нам казалось, что это итальянский диалект неведомой миру волости.

— А этот юноша, Альбертино, он кто? — спросила я.

— Он мой бой-френд, — ответил Виорелу вторничный Петр Петрович. — Смотрите, чтобы он не приревновал, отравит, чего доброго.

Тут он расхохотался, хотя особо смешной мы его шутку не находили; в каждой шутке есть доля шутки, пояснил он.

В первый же день нашего пребывания в Лабораццо он заявил:

— Надеюсь, вы понимаете, что останетесь здесь навсегда? Что вы мои гости навечно? Никто в мире не должен знать о моих химероидах, до поры до времени, разумеется, а пора пока не пришла. Так что соорудим вам в саду Эдем, будете Адамом и Евой. Вы любовники?

— Нет, — отвечал Виорел.

— Почему? Кто-нибудь из вас фригиден или отличается нетрадиционной сексуальной ориентацией?

— Не могут все люди в мире быть любовниками, — ляпнула я.

— Как вы неточно выражаетесь, — поморщился он. — Должно быть, и мыслите неточно. Если вообще мыслите. Одни эмоции. Ну, не любовники так не любовники. Все поправимо. Так что располагайтесь, дорогие гости, вам откроют домик для гостей.

— Мы бы хотели уйти отсюда, — сказал Виорел.

— Сами не уйдете, а я вас не отпущу.

По территории ходили охранники, убыть можно было только на вертолете, в воздухе за оградой, как он пояснил нам, есть невидимая «непроходимая стена из ничего» («я, знаете ли, скупаю не взятые на вооружение военные секретные разработки, вы вошли случайно, система была отключена на полчаса»), а за ней — галлюциногенные полосы и зоны икс.

После завтрака мы шли к аквариуму в портике, нас притягивало сгустившееся в воду темное вещество, темно-золотая с агар-агаром вода кладбищенских рукомоен. Мы уже видели всех ее обитателей.

— Ну, дошло до вас наконец, что я гений? — в тот день он снова был в тоге. — Я смогу выращивать любые трансплантаты, менять головы и конечности, растить актеров для химероидных театров будущего, обитателей аквариумов для избранных, ну, и так далее. И буду чувствовать себя как боги.

— Но боги не как боги, они боги на самом деле!

— И я на самом деле.

— Так ведь человек, созданный Богом, одушевлен! А ваши, так сказать, живцы — анимация, биороботы глухонемые, вместо чувств симулякры, да, скорее всего, и их нет, одни ощущения, а может, и тех не имеется в полном объеме. Подделка.

Тут мне показалось что сейчас он вытащит из складок тоги пистолет и даст им Виорелу в зубы.

— У вас, молодой человек, — сказал он, — на передних зубах две золотые коронки не по возрасту, как у послевоенных воров; а ни у кого, пардон, не было искушения врезать вам по коронкам?

— До настоящего момента не было. Вы не теряйтесь, будьте как дома, призовите своих милитаризованных холуев, поручение дайте, они мне и врежут.

— Какого дерзкого уроженца Петербурга, однако, принес ко мне молодежный бес автостопа, — с этими словами пошел он прочь.

Виорел сказал ему в затылок:

— Вообще-то я родился в Бангалоре.

Он остановился, обернулся.

— Где, где?

Пауза.

— А старший брат у тебя есть? — спросил он заинтересованно, возвращаясь.

— Есть. Но вот брат родился в Веймаре.

— Как тебя зовут?

— О, вот не прошло и года, как вы решили познакомиться! Меня зовут Виорел, ее — Юлия. Вас сегодня велено величать Умберто, мы помним.

— Так ты сын многоуважаемого и небезызвестного Георгия Николаевича?

— Вы знаете моего отца?

— Что у тебя за еврейская привычка отвечать вопросом на вопрос. Георгий Николаевич — совершеннейший ариец, характер нордический, а матушка твоя, насколько я помню, на четвертушку немка.

— Стало быть, и я фольксдойч, — сказал Виорел.

— Что же ты, Виорел Георгиевич, изображаешь пролетарского парнишку из недр автостопа? Ты мог бы быть на моем месте.

— На вашем — нет.

Тут в складках тоги Умберто Икс заверещал мобильник, и он пошел прочь, болтая с Альбертино на их неотразимом эсперанто.

— Так ты у нас советский принц?

— Вроде того. Уже постсоветский, тяжелый случай.

— Что-то подсказывает мне, что теперь он будет раздумывать, прежде чем приказать нас укокошить и пустить на подпитку бульона.

— Раздумывать? Всяко не больше недели.

Подплыла наша любимая голова, рассматривала нас светлым большим глазом; я звала ее Венеркой, а Виорел — Калипсо. Ее создатель рассказывал нам на днях, как придумывал он имена своим креатурам, ей, в частности, перебирая имя за именем: Фебрия, Майя, Апрелия.

— Я хотел назвать ее Явчумонаприей; не догадались почему? ЯВление ЧУдесного МОгущества НАд ПРИродой.

— Чумо — что? — спросил Виорел.

Головастики женского рода помельче назывались калигариями.

— Здравствуй, Венерка, — сказала я.

— Привет, Калипсо, — сказал Виорел.

Рот ее приоткрылся в ответ, из розовеющих губ вышло облачко фосфоресцирующе-зеленого цвета.

— Поздравляю, — улыбнулся Виорел, — она с нами поздоровалась. Кто знает, может, это первое ку-ку на ее веку.

Возле нашего домика для гостей коротали время солнечные часы самых разнообразных видов и фасонов, мы любили сидеть на траве в их молчаливой компании; на севере нашей полянки стояла водяная клепсидра, сестра фонтанам, затаившая способность к речи воды.