Наталья Галкина - Ошибки рыб

В саду, повинуясь фантазии хозяина Лабораццо, садовники наставили табличек с цитатами, они торчали то там, то сям на бронзовых прутиках, блестящие латунные прямоугольники; выгравированные на них цитаты были подмазаны черной краскою, напоминали одновременно старинные таблички на дверях дореволюционной приличной публики (некоторое время, чуть ли не до послевоенных лет сохранявшиеся в недрах домов) и накладки на кладбищенских памятниках.

На первой встреченной нами сияющей самоварным золотом табличке прочли мы:

Выйдите от Дракона, пройдите аллеей Детей.

— Нет слов, — сказал Виорел.

Напротив, по другую сторону дорожки, вырастала из свежевысаженной резеды вторая рекомендация, тоже черным по сияющему:

Высаживайте корни мацерона, лук, от которого слезятся глаза, траву, улучшающую вкус молока и способную уничтожить клеймо на лбу беглого раба.

— Ну, и на что это, по-твоему, похоже? — спросила я. Виорел, обогнав меня, читал вслух следующую цитату:

Саду недостает проточной воды, но море так близко.

— Тебе ничего это не напоминает?

Кажется, он не слышал меня, так развеселили его выросшие среди стеблей и листвы тексты.

Весной он первым срывал розу.

— Что мне это должно напоминать?

— Твои прокламанки с Васильевского острова.

— Час от часу не легче, — сказал Виорел. — А ведь ты права. При известном стечении обстоятельств я мог бы стать кем-то вроде него. Случайных совпадений не существует. Мои, как ты говоришь, прокламанки и этот, шик-блеск-красота, цитатник точно карикатуры друг на друга.

— Надо рвать когти, — сказала я. — Вертолет нам не угнать, дверь в тайный сад с этой стороны не открывается. Придумай что-нибудь!

— Да думаю я, думаю, ваш вопрос активно рассматривается. Но пока по нулям.

Он лег на газон, руки за голову, соломенная шляпа надвинута на лицо.

— По закону жанра тут потайных ходов, лазов, люков должно быть что грязи. А вот не чувствую, не могу понять, где они. У меня всю интуицию отшибло. Мало того, что в чужой пьесе толчемся, так еще в злокачественном бездействии и безделье дни проводим. Lundi, Mardi fête, Mercredi peut-être, Jeudi le saint Nicolas, Vendredi on ne travaille pas, Samedi il faut se reposer, Dimanche, on va se promener.

— Переведи, пожалуйста.

— В понедельник, вторник — праздник, в среду — неуч, безобразник, в четверг — Николин день, в пятницу работать лень, в субботу мы гуляем, в воскресенье отдыхаем.

— Да уж. В четверток у нас Никола, в пятницу закрыта школа. Придумай что-нибудь!

Он молчал.

— Придумай, пожалуйста! Пора!

— Сам знаю, что пора.

К вечеру приехал субботний Петр Петрович с Альбертино, и настал ужин с шампанским.

Бутылки шампанского мерзли в серебряных ведерках с лилово-зеленым сухим льдом. В одном из таких ведерок стояла узкая высокая стеклянная ваза, полная черных кубиков льда; я поинтересовалась — уж не из темных ли вод лабораторных стиксов для живцов ледок сфабриковали? и получила утвердительный ответ.

— Читал ли кто-нибудь из вас Эрнста Юнгера? — спросил Петр Петрович.

— «Трактат о солнечных часах» и «Комету Галлея», — отвечал Виорел.

— Они на русский не переводились.

— Я читал на немецком.

— Я-то имел в виду не его трактаты и не арийские романы, а работу о лабиринтах.

Бесшумные слуги в бирюзовых ливреях и розовых тюрбанах открыли шампанское, налили, не забыв кинуть в бокалы черные кубики льда, тут же опустившиеся на дно.

— Пейте, не отравитесь, — пожалуй, он был почти весел. — Предлагаю тост за все лабиринты мира. За лабиринт Минотавра, за крысиные лабораторные головоломки (кстати, лучше всех в лабиринте ориентируются крысы, им равных нет), за парковые изыски благородных римлян и милейшего Дюсерсо, а также за мои личные. Если хотите знать, я уже веду вас по лабиринту, а вы ни сном ни духом. Думаешь, ты случайно полез в погреб, Виорел Георгиевич? Ты прошел тестировку. Помечен был погребок. По последнему психоделическому слову психологического дизайна! Что мне все Осиновые Рощи мира, все ноу-хау самоновейших прикладных психологов! У меня, чай, своя Апельсиновая Роща имеется неподалеку, а в ней семь консультантов круче всех крутых яиц мира. Что я прикупил, что они сами наковыряли. Я теперь для всякой куколки кукловод.

Он опьянел быстро, не вполне обычно, словно до шампанского побаловался колесами либо накурился анаши и, не успев раскумариться, схватился за бокал «Асти».

— Вы их коллективами, что ли, прикупаете? — спросил Виорел. — Тут у вас лаборантов с биологами группа, неподалеку шобла психологов, может, еще какая-нибудь компания на подходе.

— Ну вот, ты понял наконец-то. Я размышляю. Выбираю. Прикупить ли мне футбольную команду или театр. Может, и то, и то. Вот только — в какой последовательности? Я бы их прикупил и о-бла-го-де-тель-ство-вал, а они бы меня маленько боготворили. Ты представляешь эффект любящей толпы? Толпы, которая в некотором роде принадлежит тебе и подпитывает тебя своим восторгом.

Тут он заикал, Альбертино увел было его из-за стола, но он вернулся ненадолго, чтобы, икая, сказать краткую речь о трамваях.

— Когда молод и беден я был, снимал я комнату в доме, сотрясаемом с пяти утра до часу ночи брякающими мерзкими красными трамваями. За три года они наполнили непроходящим звоном, лязгом и скрежетом всю мою несчастную башку, и в приступе исступленной ненависти я поклялся, что любым путем разбогатею, сделаю карьеру, обрету власть, — для одного только того, чтобы размонтировать все трамвайные рельсы города, так изводившего меня неустройством и учебой, и уничтожить все проклятые блямкающие вагоны. Что я и сделал. В некотором роде роли властелина мира обязан я, до-дес-ка-ден, блям-блин-блям, звону трамвайных колес и…

Икота возобновилась с небывалой силой, и он позволил своему любовнику увести себя с террасы в свои апартаменты на втором этаже флигеля. Мы же остались на террасе, где всегда проходили трапезы, куда выносили столы, ставили их перед рядом скульптурных ваз с фруктами на высоких постаментах, врезанных в балюстраду. Не сговариваясь, мы выплеснули остатки шампанского, замутненного черным льдом, на склон холма. Вдали, за горами, садилось солнце.

По обыкновению, на сон грядущий отправились мы пожелать доброй ночи живцам, тут же выплыла Калипсо повидаться с нами; с улицы вошел Альбертино («почему с улицы? ведь он поднялся с хозяином на второй этаж… может, и вправду весь холм, все здание изрыты потайными лазами?») с бокалом шампанского. Увидев нас, он раздумал пить, хлестанул свое «Асти спуманте» в черную йодистую воду (через мгновение все оживилось, заплавало, заметалось в воде) и убыл наверх.