Юрий Додолев - Просто жизнь: Повести и рассказы

— Опять угадал.

Фомин вздохнул:

— Пригожая девушка. На моих дочек похожа.

— Не ври, старый, — не поверил Рыбин.

— Вот те крест, Лексей! — Фомин даже привстал. — Все мои дочки лицом и статью в мать пошли. А вот карахтер у них — мой.

— Это хорошо, — сказал Рыбин.

— Что хорошо?

— Хорошо, говорю, что дочки у тебя красивые. Красивым жизнь устроить легче.

— Это уж как повезет, — возразил Фомин. — Бывает, смотреть не на что, а живет не хуже королевы.

— И в пословице говорится, — вставил Егор, — не родись красивой, а родись счастливой.

— И я про то же толкую! — обрадовался Фомин.

Помолчали. Рыбин снова вспомнил Марусю. Из раздумья его вывел голос Егора:

— Скажи, а на фронте часто совершают подвиги? — Еще дома Егор решил совершить на фронте что-нибудь героическое.

Ефрейтор помолчал, обдумывая ответ. Потом сказал:

— Побудешь под огнем неделю, сходишь разок в атаку и не сдрейфишь — считай: совершил подвиг.

— И это все?

— А ты как думал? Бывает, конечно, и на амбразуры ложатся, и под танки кидаются.

— Обыкновенно, — подтвердил Фомин.

— Лично я, — продолжал Рыбин, — парня знал, который своей смертью танк остановил. В сорок первом это было… Разбил снаряд его пушку, весь орудийный расчет выбыл из строя — кто ранен, кто убит, один он живой и невредимый. А танки прут. Еще немного — и прорвутся. Навесил тогда этот парень на себя гранаты и… — Рыбин помолчал, вспоминая прошлое. — Благодаря ему я живым остался. Если бы не он, смяли бы нас фашисты… Я на такое не способен!

— Кто знает, — пробормотал сквозь зевоту Фомин. И предложил: — Давайте спать, ребята. Утро вечера мудренее.

В землянке пахло трофейным одеколоном. Несмотря на шинели, аккуратно уложенные гимнастерки, свернутые в кольца солдатские ремни с тяжелыми пряжками, брезентовые сумки с красными крестами, котелки с остатками каши, накрытые «дивизионками», было ясно, что тут обитают женщины. Подушки-думочки и самодельные коврики подтверждали это.

Надя не спала. Все советы матери повыскакивали из головы. Хотелось только одного — быть с Егором. Поговорить с Вьюгиным ей так и не удалось. Это тревожило Надю: она стремилась быть честной и перед старшим лейтенантом, и перед Егором, и прежде всего перед собой. Мысленно она уже поговорила с Вьюгиным и теперь чувствовала себя виноватой за ту боль, которую причинила ему.

У противоположной стены сладко бормотала во сне Надя-москвичка. Это была смешливая девушка с короткой стрижкой. До войны она работала медсестрой в одной из больниц на Большой Калужской улице. На фронт попросилась сама, хотя и не подлежала призыву по семейным обстоятельствам. Посоветовавшись с матерью, пошла в военкомат и ходила туда, пока не добилась своего.

Вся предвоенная жизнь этой девушки ничем не отличалась от жизни таких же, как она, комсомолок. Приходилось только больше, чем другим, заниматься хозяйственными делами: кроме Нади, у матери было еще шесть детей. Все в ее жизни было простым и понятным, пока она не познакомилась в кинотеатре «Ударник» с парнем. Он вел себя нагловато и слишком самоуверенно, но на второй день Надя поняла, что парень совсем не такой, каким хочет казаться. Он был в Москве проездом и вскоре уехал. Обещал написать, но так и не написал. Первое время Надя часто заглядывала в почтовый ящик, тосковала. Этот парень понравился ей, она вспоминала его.

Сквозь щели в землянку проникал холод. Пламя на самодельной коптилке трепетало, ложилось набок. Надя натянула на голову шинель, стала считать про себя, стараясь заснуть, но сон не шел. И почудилось вдруг, что Егор тоже не спит, и думает о ней. Это обрадовало Надю. Накинув на плечи шинель, она вышла из землянки.

Дождь не переставал. Под ногами хлюпала вода. Когда глаза привыкли к темноте, Надя увидела смутные очертания деревьев, чуть поднятые над землей крыши блиндажей, замаскированных валежником и еловыми ветвями. Возле землянки висел заржавленный рукомойник с металлическим хоботком. Вот уже несколько дней девушки умывались дождевой водой, которая, по общему убеждению, смягчала кожу. За ночь набиралось с четверть ведра. Этого вполне хватало для умывания. А вот с мытьем головы была морока. Приходилось ходить с ведром на реку. Потом вода отстаивалась всю ночь. Утром ее разливали в котелки и кружки, выплескивали из ведра осадок — коричневатый, с вкрапинками ила. В небольшом углублении за землянкой разжигали костер. Дым смешивался с наползавшим к вечеру туманом, и немцы ни разу не обнаружили костер, хотя солдаты и ворчали — говорили, что эти чертовы бабы демаскируют позицию.

Надя не расставалась с косой, а москвичка стриглась под мальчика. Наде тоже советовали отрезать косу, но она думала: «Ни за что!» Она гордилась своей косой, длинной и тяжелой, часто вспоминала слова матери: «Береги косу, девка! Она у тебя все одно что приданое».

«Приданое не приданое, а отрезать жалко», — подумала Надя, подбрасывая рукой металлический хоботок — она промывала глаза. Вспомнила, какими шелковистыми и мягкими становятся волосы после мытья, как они льются сквозь пальцы, и пожалела, что этого не видел Егор.

Надя всматривалась в темноту — хотелось увидеть Егора. И не подозревала, что Егор ночует не в блиндаже.

Пахло гнилью и прелыми листьями. В небо устремилась немецкая ракета и повисла там. Надя увидела Дубису и зябко повела плечами: как и все бойцы, она знала — недалек тот день, когда придется переправляться через реку.

Младший лейтенант спал шумно — посвистывал, посапывал, всхлипывал. Вначале Вьюгин с интересом прислушивался к звукам, которые издавал командир огневого взвода, потом это стало раздражать. Он окликнул артиллериста. Тот пробормотал что-то и снова захрапел.

Вьюгин еще не определил своего отношения к этому человеку; младший лейтенант оказался немногословным, сразу завалился спать. Вьюгин вспомнил, как тот вошел, как поздоровался, как попросил разрешения «соснуть».

— Располагайтесь, — сказал Вьюгин.

Младший лейтенант разулся, поставил около топчана тяжелые солдатские сапоги с тупыми носами. Оставшись в белых шерстяных носках грубой вязки, пошевелил онемевшими пальцами ног, расслабил, а затем снял ремень, поискал глазами, куда бы пристроить его. Не найдя подходящего места, свернул ремень колечком и положил возле сапог. Виновато улыбнувшись, накрылся шинелью и сразу заснул.

Вьюгин сравнивал свои первые впечатления с тем, что он узнал об этом человеке от Поперечного. От младшего лейтенанта действительно попахивало парикмахерской. «Ну и что ж», — подумал Вьюгин. Ему понравилось, что, прежде чем войти в блиндаж, тот пошаркал ногами, сбивая с подошв грязь, понравилась его опрятность: несмотря на долгий и утомительный марш, одежда младшего лейтенанта была чистой. На Вьюгина произвела впечатление и невозмутимость этого человека. Чувствовалось, что он с характером. Но храп… Этот ужасный храп!