Виталий Науменко - Бедность, или Две девушки из богемы

— Прилягте, юноша бледный.

— И прилягу! — Сережа попытался покорить диван. — Но

98

никогда не кощунствуй, это единственная моя просьба. Вторая: не кичись. Не забывай, что трагедия родилась из духа музыки, а не наоборот.

На диване он то спал, то бормотал. Причем бормотал по-

старославянски, филологическое настоящее, смешанное с хорошо

усвоенной теорией старика Фрейда, давало о себе знать.

— Егда же подпъяхутся, начняхуть роптати на князя, глаголюще: зло есть нашим головам.

А после зима, хотя до этого действие происходило летом, Дом

литераторов на Почтамтской, подвальный этаж. Немощные старики, занявшие все места в зале, полушепотом переговариваются между

собою, все, как один, уродливы и безумны. Невозможно предста-

вить, что это недавние молодые люди, мечтавшие покорить весь

мир, овладеть всеми женщинами и перевернуть беллетристику.

Сережа видит свободное кресло возле стенки и пробирается туда, ловя на себе ненавидящие взгляды. «Они уже ненавидят меня. За

что? Что я им сделал? А, может быть, если я сделаю им что-нибудь, они начнут меня уважать?»

Потом до него дошло: «Всё элементарно, как Ватсон. Я слиш-

ком молод, они хотят поменяться со мной телами. Любопытный

замысел. Правда, для меня это так же невозможно! Хотя… Иметь

пятикомнатную квартиру в Иркутске да дачу на Байкале …»

Сережа нашел единственное свободное место и притиснулся

к стеночке. За кафедру вышел Семен. Почему он здесь? Половину

речи Семена Сережа проспал. Но когда проснулся, зычность в Се-

мене уже взяла свое.

— Да, знаю, что есть в зале люди, которым нутряная правда

не по нутру. Конечно, они тщательно задрапированы, трогательно

прижимаются к стенке, с их лица никогда не сходит умиление! Од-

ного не знают они: что из-под маски тоже растут уши. Но речь не

об этом, — приуспокоился оратор, — речь — от слова река, и течь

она должна плавно, подводя к главному.

— А фамилии-то у них какие! Не зря Бог фамилии раздает! Вот

пример: Ненашев. Что это значит? Что не наш это человек. Не наш!

Тупиковая ветка развития, зачем живет, и сам не знает, никому не спо-

собен счастье принести… Облако — в штанах или без штанов — оно

99

всё одно облако, товарищи! (смех в зале). Это основная мысль моего

выступления. Куда Русь дальше пойдёт с такими бесхребетниками? Ясно

куда: покатится она, краля наша хлебосольная, в зияющую пропасть.

А что там, в пропасти? Булыжники и чахлая растительность. Какой же

выход, вы спросите? Отвечу. Нужно искоренить подобных Ненашевых

к чертовой матери! Каленым железом мы должны выжигать их. А то

они и нас за собой потянут, размягчат нашу волю, жен во полон возьмут.

Тут Сережа не сдержался и вскочил:

— Да как вы смеете, вы, литературное ничтожество, пузырь

надменный?! Я старый диссидент! За мной следили жучки! Они

были повсюду! Интересно, кто вы вообще такой?

— Вот она — гордая песня протеста, — Семен был саркасти-

чески спокоен, а насмешка в его устах убийственна. — Но что-то

не хочется подпевать этой песне. Пускай ей подпевают другие —

враги нашей державы, втоптанной в грязь. А что касается меня, то я официально заявляю: у всех диссидентов — на жопе клеймо!

Включая женщин и их детей! И сейчас мы в этом убедимся. Что же

вы не скинете ваши портки, наймит?

— Вперед, жидомасоны! Как ваша фамилия, Кацнельсон? —

резко выкрикивал Сережа.

Семен нащупал графин и забулькал. И уже грохнув им по три-

буне, нанес последний разящий удар:

— Я всю жизнь буду с гордостью носить свою фамилию —

Бабаевский! А теперь — в расход эту контру недобитую! Налетай!

Но только не сверни на полдороги. Как говорится, кто с лейкой и

блокнотом, а кто и с пулеметом.

Невыносимо! О боже, как это невыносимо, пошло, бессмыслен-

но. Сережа, оттоптав несколько пар ног, аристократически бежал.

На улице было темно и скользко. Он мчался, напяливая на ходу

пальто, обматываясь шарфом, и вдруг, как-то подозрительно быстро

оказавшись на углу Амурской, у самого створа Амурских ворот, за-

стыл. Мимо него по зимней обледеневшей улице проплыл огромный

красный трамвай, полный голых женщин.

Женщины махали изнутри руками, то ли приветственно, то ли

прощально. Некоторые детали их телосложения отвлекли внимание

Сережи от лиц, но остальное навсегда врезалось в память.

100

Трамвай со сладким скрежетом повернул, Сережа бросился за

ним. «С какой стороны у трамвая подножка?» — мерцало в голо-

ве. — Должна быть подножка!». Сережа засеменил по коричневому

смерзшемуся льду и поскользнулся.

Кругом всё молчало.

Озираясь, как сомнабула, он свернул налево, в переулок.

Вдруг — с трех разных сторон к нему стали одновременно прибли-

жаться очевидно незнакомые между собой молодые люди в белых

шарфах — с просьбами да прибаутками, перебивая друг друга: «Дай

закурить, чо, тебе жалко чо ли, быкуешь, да? Ты знаешь, чо сейчас

я сделаю? Ты мои семки будешь в сугробе подбирать, и если чо не

сойдется…».

Это был конец.

Мрак сгустился. Мрак был лепен, приманчив, полон звезд и

комет. Это были кометы, которые, по обыкновению, бьют хвостом

по морде, и звезды, которые вводят в вену. То есть не было ничего, примиряющего с мраком. Это не была смерть, но и не жизнь, какое-

то третье состояние, не оставляющее ни выбора, ни воли.

Затем он оказался в огромной очереди за капустой или репой.

В ней стояли только мужчины, и все они были в шляпах. Сережа

начал снимать с них поочередно шляпы — и убеждался в ужасе, что все они лысые. Наконец он добрался до продавца, и тот, не го-

воря ни слова, протянул ему зеркало, где Сережа увидел, что тоже

абсолютно облысел.

Байронически откинув одеяло, Ненашев с трудом продрал глаза

и увидел за столом Костю. Рядом с ним сидели две длинноногие

девицы в изысканных позах. Худые и безгрудые, но с красивыми

нарисованными лицами. Они курили свои вонючие сигареты и

саркастически переглядывались. Ясно, что разговор только что шел

как раз о Сереже и был не в его пользу.

Костя представил их:

— Снежана и Виолетта.

— Анжелика,— поправила одна.

— Какая разница?

— Девочки, полейте цветы, — попросил Сережа.

За столом повисла пауза.

101

— И что я с ним буду делать? — спросила Анжелика..

— Полежи, погрей, — ответил Костя, — это так по-русски.

— А ты будешь смотреть? — тихо спросила Снежана. — И всё?

— Что это вы тут! — Сережа наконец очнулся. — Где мои часы?

Я требую сигналы точного времени! Уважения и покоя! А не песен

Сольвейг. Не ставь ее больше.

За окном уже было светло. Зимнее пустое утро, голое пред-