Ричард Руссо - Эмпайр Фоллз

Мистер Бонифейс, понимая, что из всех мстительных, противных местечковых дебилов в его школе мистер Браун был самым тяжелым случаем, и получив от него табель с отметками, попросил Майлза отвезти его домой в его автомобиле. Для обоих это было очень нервной поездкой, однако они благополучно добрались до места и лишь тогда сообразили, что Майлзу придется топать через весь город обратно, после чего поменялись местами и директор подбросил ученика до дома.

— Говоришь, у тебя было мало возможностей практиковаться? — спросил мистер Бонифейс. Майлз ответил утвердительно, хотя ему было стыдно признаваться в отсутствии на данный момент машины в семье. — Мистер Браун выставил тебе неудовлетворительную оценку, — сообщил директор.

— Ну… — пожал плечами Майлз, — я же его чуть не убил.

— И тем не менее, — мистер Бонифейс словно перебирал в уме длинный перечень смягчающих обстоятельств, способных послужить к оправданию убийцы мистера Брауна, — я поговорю с ним.

С исполнением обещания он медлить не стал, в тот же день позвонив мистеру Брауну домой:

— За двадцать пять лет я ни разу не повышал отметку, поставленную преподавателем, но сейчас готов это сделать, если вы сами не повысите.

Мистеру Брауну не надо было пояснять, о ком речь.

— У паренька Роби неуд. Он меня чуть не прикончил, будь он проклят.

— Я много размышлял об этом, — с тоскливой ноткой в голосе произнес директор, — поверьте.

Мистер Браун на лету обычно не схватывал, но в данном случае расшифровал намек мгновенно:

— A-а… Ну так вам от меня никуда не деться. И мы оба знаем, что вы не имеете права менять отметку, поставленную преподавателем.

— А вы никуда не денетесь от Майлза Роби. С неудом ему придется снова пройти курс вождения. Вам такая мысль в голову не приходила?

Не приходила. До сих пор никто у мистера Брауна не оставался на второй год.

— И, откровенно говоря, многие ваши бейсболисты слабоваты в академическом плане. Будет жаль, если Джеймса Минти, к примеру, в выпускном классе сочтут неуспевающим. Вероятно, в следующем году английский у него будет вести Глэдис. Весьма вероятно.

Глэдис была женой мистера Бонифейса, и всякий раз, когда мистер Браун по глупой оплошности обращался к ней письменно, она возвращала ему листок с исправленными грамматическими ошибками.

— Я изменю оценку, — сказал мистер Браун.

— А заодно извинитесь перед Майлзом Роби.

— Ни за что, — ответил мистер Браун. — Даже за десяток таких, как Джимми Минти. Даже за тысячу.

— Послушайте, как можно ненавидеть шестнадцатилетнего мальчика? — увещевал директор. — Как может учитель ненавидеть ученика?

— И что в этом такого ужасного? — поинтересовался мистер Браун. — Вы же меня ненавидите, разве нет?

Мистер Бонифейс, как честный человек, счел этот довод убедительным.

Майлз почти расстался с надеждой сдать на права в обозримом будущем, как однажды вечером мать вернулась с работы с потрясающей новостью: миссис Уайтинг выразила желание помочь ему в качестве временного инструктора. Мало того, практиковаться она предлагала на ее новеньком «линкольне». Майлз бы настолько ошарашен, что не смог найти предлог для отказа, хотя ему очень хотелось. Дело было не в миссис Уайтинг, в ту пору он с ней только здоровался при редких встречах; проблемой была ее дочь Синди.

Что касается взаимных симпатий, правила сближения в Имперской старшей школе были подробными и, однако, недвусмысленными — четкая последовательность действий, разработанная еще в средней школе, ряд директив, известных и внятных, словно они были вывешены на дверях учебного заведения. Если ты девочка и тебе понравился некий мальчик, ты должна обратиться к подружке с просьбой порасспросить о нем кого-то из его друзей. Этот контакт являлся первым раундом длительных сложных переговоров, причем на начальных этапах переговоры вели друзья и подружки. Допустим, друг мальчика А сообщил подруге девочки Б, что мальчик считает девочку «очень ничего» либо, в случае более сильных чувств с его стороны, «офигенной». Люди, поднаторевшие в таких делах, знали, что продвигаться нужно не торопясь, чрезмерный ажиотаж может только застопорить процесс, и надолго. Возможно, девочка инициировала переговоры сразу с несколькими компаниями, и ни один мальчик, известный тем, что считает девочку «офигенной», не обрадовался бы, узнав, что она числит его всего лишь «прикольным». Друзьям-переговорщикам всякий раз аккуратно подсказывали, сколько эмоциональной валюты они могут истратить, ибо неконтролируемое расходование эмоций вело к инфляции, снижая ценность чувств с обеих сторон. Когда уровень нежных отношений, обеспечивающий комфортную зону для обоих, был наконец согласован, главным героям полагалось встретиться, чтобы совершить ритуальный обмен — колечки, куртки, фотографии, брелоки для ключей, все шло в ход — и тем самым скрепить сделку исходя из того, что посредники представили влюбленных друг другу в правильном свете.

У калеки Синди Уайтинг подруг, конечно, не водилось, и завязывать романтические отношения от ее имени было некому. Не попади она в детстве под машину, Синди, с ее богатыми родителями и отменным происхождением, оказалась бы если не на самом пике социальной пирамиды, то уж точно очень близко к вершине, но, хотя все с нею были приветливы, факт оставался фактом: Синди — калека. Не то чтобы кого-то радовали ее увечья, просто невозможно было притворяться, что она не то, чем является. Без посредницы ей ничего не оставалось, как выступить от своего лица, что она и сделала однажды в столовой, когда Майлз, проходя мимо, остановился, чтобы взять ее поднос с грязной посудой.

— Я люблю тебя, — сказала она без всякой преамбулы.

Майлз и сам испытывал трудности по части сближения — помимо тех, что создавала Синди Уайтинг. Друзья у него имелись — ребята вроде Отто Мейера младшего, с семейным статусом, как и у Майлза, пусть невыдающимся, но приемлемым, — и они могли бы успешно, хотя и неуклюже уладить его сердечные дела, но Майлз совершил промах, влюбившись вне системы — в девушку по имени Шарлин Гардинер, которая работала официанткой в непритязательном заведении в старом центре города и была на три года старше Майлза. Система была попросту не приспособлена для того, чтобы оказывать помощь ребятам, когда они по глупости влюблялись вне заданных параметров, и это означало, что и Майлз Роби, и Синди Уайтинг действовали на свой страх и риск.

Он знал, что Шарлин Гардинер влюблена в него не больше, чем он в Синди Уайтинг, но Майлза это не останавливало. Он искал ее общества, в основном — сидя за столиком в «Имперском гриле» и пялясь на нее с собачьей преданностью, а чтобы не торчать за столиком в одиночестве, он почти каждый день уговаривал Отто Мейера мл. составить ему компанию в ресторане после уроков. Поэтому он отлично понимал, в какую эмоциональную передрягу угодит, если согласится на предложение миссис Уайтинг давать ему уроки вождения. Его вырвут из орбиты Шарлин Гардинер, переместив в орбиту Синди Уайтинг. И в ее гравитационном поле он будет чувствовать себя одиночкой, брошенным на произвол судьбы. А обращаться за помощью к матери бесполезно. Лютая жестокость школьных влюбленностей вгоняет почти всех взрослых в коллективную амнезию. Пережив этот ужас в свое время, они запирают соответствующие воспоминания в самый темный отсек подсознания, складируя их там навеки, потому что размышлять об этом невыносимо. И чем сноровистее вы были в школьных романтических играх, тем глубже захоронены ваши постыдные воспоминания. По этой причине родители столь часто испытывают смутное беспокойство, глядя на своих детей-старшеклассников, но каменеют при мысли расспросить отпрысков об их социальной жизни. Разбитое сердце, утешают они себя, — «неизбежный этап взросления».