Зульфю Ливанели - Счастье

И тогда ее захлестнула ненависть к змееглазой Дёне, которую она, плача, умоляла позволить зайти в свою комнату, и к жестокосердной тете, не сказавшей ей на прощание ни одного доброго слова, хотя она прекрасно знала, куда ее отправляют. И снова она вернулась мыслями к курицам, их сломанным лапкам, курицам, лежащим на земле с перемазанными кровью крыльями.

И к Джемалю.

Он уже собрался ее толкнуть и вдруг увидел, как по тонкой хрупкой шее Мерьем стекает вниз капелька пота, и подумал: «Смертный пот!» Чистая, правильной формы, похожая на дождинку, прозрачная капля сбегала вниз по нежному изгибу шеи. Джемаль подумал: «Какая тонкая, нежная шейка!» Он увидел, как ветер играет несколькими прядями волос, выбившихся из собранного на затылке пучка. Увидел, как вздымаются грудь и плечи девушки… и понял, что та уже не в состоянии контролировать дыхание.

Этим утром, выйдя из дома в темень, придерживаясь того направления, которое указал Якуб, посреди чистого поля, он почувствовал себя так, словно опять оказался в горах. Он снова преследовал боевиков Рабочей партии Курдистана. В ботинки набилась грязь, и они будто тоже припомнили прежние времена и зашагали под дождем гораздо быстрее. Так он мог двигаться часами, хоть целые сутки, не сбавляя темпа. Через какое-то время услышал за спиной учащенное дыхание девушки, она была непривычна к такому темпу и, запнувшись, несколько раз кувыркнулась в грязь. Однако она изо всех старалась не проронить ни звука, чтобы он не увидел этого, и он незаметно для нее понемногу сбавил шаг.

С самого начала, когда они тронулись в путь, он чувствовал, что с этой девушкой нельзя допускать никакой близости, надо сохранять дистанцию. Он не позволял своему сознанию ни на миг вернуться в проведенное вместе детство, старался всячески демонстрировать, что она для него чужая. Он повиновался не разуму, а инстинкту. А сейчас вот смотрел на это худенькое тельце, на дрожащий затылок, слышал тяжелое девичье дыхание, даже улавливал слабый аромат корицы и сушеной розы, который исходил от нее…

И внутреннее помрачение Джемаля начало отступать. Память напомнила ему, что Мерьем – тоже человек, причем человек, которого он знал с детства, даже любил. Он знал ее улыбку, переживания, капризы, болезни; помнил, как она крутила обруч, как лазила за птичьими гнездами. Все сразу встало перед его глазами: как они, открыв большие ворота дома и держа под уздцы лошадь, заводили и распрягали ее, а потом возвращались к арбе; он обонял горький дух привезенных с бахчи, разбитых по дороге арбузов. Он словно наяву увидел, как они с Мерьем разбивали маленькие дыньки, ударив о камень, и запихивали в рот, каждый по половинке, и по их щекам стекал сладкий сок. И как после празднования Дня освобождения Мерьем, надавив кунжутного семени, накладывала ему повязку на лоб, где красовалась шишка от удара приклада Мемо, игравшего роль русского солдата. Откуда-то резко пахнуло кунжутом…

Так тщательно возведенные стены, оберегаемые столько времени, не допускающие ни единой пробоины в системе защиты, рушились одна за другой. Когда он понял это, его охватило такое беспокойство, что он постарался переключиться, сосредоточившись на грехах Мерьем.

Во время службы он приучил себя к тому, что враг, которого надлежало ликвидировать, «не является человеком». Они не люди, а нечто другое. Стоящая перед ним сейчас – тоже не та девочка, которую он знал в детстве. Это женщина, к тому же запятнанная, погрязшая в грехе, уронившая честь семьи, ничего не стоящая, женщина, опозорившая его отца и дядю! Семья не могла жить с таким позором, наказание было определено правилом, которое действовало на протяжении веков. Это была воля Всевышнего, как сказал его отец, никто не может идти против законов Аллаха. К тому же эта грешная девчонка была единственным препятствием для их встречи с Эминэ.

Джемаль произнес про себя: «Во имя Аллаха, милостивого и милосердного!»

Он чувствовал себя, как тем утром в праздник Курбан-Байрам, когда, будучи еще совсем маленьким мальчиком, по приказу отца в первый раз ударил ножом в горло меченой хной овце со спутанными ногами и завязанными глазами. Тогда он так же, прежде чем убить, читал молитву. И снова он повторил ее вслух: «Во имя Аллаха, милостивого и милосердного!»

И увидел прямо перед собой, как по белой шее стекают одна за другой три капельки. Они были еще меньше той, первой, и скользили еще быстрее. Мерьем уже и вдохнуть не могла. Джемаль услышал, как она коротко вскрикнула, пытаясь набрать воздуха, и его захлестнула волна ужасной злости к ней – мерзкой, гнусной, отвратительной, грязной, впавшей в грех подлой твари, конченой проститутке!

И он ударил. Мощный удар обрушился на голову Мерьем. С ужасным криком, не понимая, что происходит, она провалилась в темноту. Она почувствовала, как ударилась о землю, а потом голова будто отлетела в сторону, и рот наполнился мерзким вкусом мокрой грязи…

Через некоторое время она ощутила под собой холодное и мокрое и поняла, что лежит с завязанными глазами на земле и все еще может дышать.

Странно, но, кроме как в левой половине лица, другой боли она не чувствовала. Она вдруг услышала идущие издалека звуки, среди которых можно было различить гул потока машин и долетающий призыв на молитву – азан. Некоторое время она лежала, даже боясь дышать. Потом потихоньку сняла с глаз повязку и сначала увидела прямо перед лицом мокрый бетон, затем – сваленные в углу грубые камни и, немного повернув голову, в трех шагах от себя, заметила темный силуэт, скорчившийся на земле.

Внутри нее словно взошло солнце. Оно походило на разноцветную радугу, увиденную после черных туч. Она вздохнула свободно и почувствовала, как душа успокоилась, и на смену этому серому противному дню прилила радость.

Она не умерла, не свалилась в бездну, а что еще важнее – этот черный силуэт, осевший на землю в трех шагах поодаль, означал, что Джемаль уже не сможет сделать этого. Джемаль не сможет ее убить, и не только Джемаль, а вообще никто!

Невероятно, но она победила семью, которая, захлопнув перед ее носом дверь, отправила ее на смерть. Все их злобные расчеты обернулись ничем.

Мерьем сорвала платок, весь ее облик выражал безумное торжество. Уже не чувствуя боли в посиневшем от удара левом виске, она пошла прямо к Джемалю.

Джемаль сидел на земле, обхватив руками колени, и, не переставая, раскачивался взад-вперед. Теперь уже не Мерьем, а он корчился от боли.

Мерьем наклонилась над ним с таким состраданием и нежностью, будто из худенького тела этой девушки поднялась вся сердечная, сочувственная, участливая, душевная энергия женщин мира и волна за волной перетекала прямо к Джемалю, чтобы исцелить его.