Зульфю Ливанели - Счастье

Здесь, в приемной комнате, где были только женщины, они могли немного расслабиться и позволить себе приоткрыть свои белые дородные шеи.

– Все эти женщины очень часто ходят на аборты, – прошептала Назик. – Потому что их мужьям, как и Якубу, не нравятся презервативы. Противозачаточные таблетки они тоже не используют: говорят, что от них случается рак. Поэтому от бремени избавляются здесь. Войдя внутрь, через пять минут женщины выходят, а придя домой, готовят своему негоднику ужин. И, вдобавок ко всему, как рассказывают многие из них, постоянно сносят побои от своих мужей…

И правда, все разговоры, доносившиеся до слуха Мерьем, были о побоях. Как лесные букашки, скрытые под густым покровом, так и эти бедняжки остерегались чужих взоров. По сути, в их жизни ничего больше и не было: насилие, которое они претерпевали дома, являлось чуть ли не священным правом их мужей. Однако облик некоторых женщин вовсе не выражал страдание и забитость: наоборот, о побоях они говорили весело. Молодая, очень красивая девушка, лицо которой было в синяках, глаза затекли, а губы опухли, смущенно и застенчиво рассказывала о том, что с ней приключилось. Позавчера ей сделали аборт, а деньги она договорилась отдать на следующий день, однако вечером впервые в жизни муж избил ее.

А почему избил? Она сама виновата: похвасталась знакомой – мол, какой у нее прекрасный муж, а та пошла в кафе, нашла этого человека и сказала во всеуслышание:

– Что ты за мужчина, что жену не бьешь? А она бегает и, как сорока на хвосте, носит россказни о ваших семейных делишках по бабам.

Мужчина, честь которого была прилюдно унижена, прибежал домой со словами:

– Ты растоптала мою мужскую честь. На-ка, получай!

И на голову женщины, перенесшей в этот день аборт, обрушился град ударов.

Новобрачная рассказывала все это, а сама тихо приговаривала:

– Я же знаю, что он не хочет меня бить, он делает это напоказ. А сам не хочет! Он меня очень любит. Когда мы остаемся наедине, он называет меня «моя голубка», но другие науськивают его…

Мерьем отметила про себя, что молодая жена опять рассказывает посторонним о семейных тайнах, так что вечером, вполне возможно, ей снова попадет от мужа.

Она понимающим взглядом рассматривала женщин с бледно-молочными, дряблыми, трясущимися как кисель шеями, закутанных в черные покрывала. Она думала о них так, словно была им подругой или каким-то образом сопричастна их судьбе. Она думала о своей щеке, синяк на которой утром стал еще больше и приобрел фиолетово-желтый оттенок. Она произнесла про себя: «Эх, чтоб тебя!», потому что, пережив насилие сама, она не хотела такой несправедливости для других. Однако эти женщины не знали, что она была исключением среди них, что синяк на щеке Мерьем был счастливым знаком ее судьбы, печатью победы.

Немного позже Назик вошла в комнату акушерки и вскоре вышла. Она выглядела ушибленной, словно ее обухом по голове ударили. «Как же скоро здесь делаются эти дела!» – подумала Мерьем.

Когда они, немного отдохнув, возвращались на голубом автобусе домой, Назик всю дорогу молчала. Чтобы не беспокоить, Мерьем ничего не спрашивала у нее. Кто знает, какие мучения испытывает эта женщина?!

В голове у девушки крутилась мысль о том, что, по-видимому, Аллах и Назик не любит…

И вдруг ее сотрясли прорывающиеся изнутри всхлипывания, она чувствовала, что не может сдержать рыдания. Слезы текли ручьем. Люди, сидящие впереди, оборачивались и с удивлением смотрели на рыдающую навзрыд девушку. Назик трясла ее за плечи, что-то говорила, однако Мерьем не понимала ее слов. Собравшись изо всех сил, она попыталась подавить приступ рыданий, который и саму ее удивил, но, как ни старалась, ничего не получалось. Она не знала, почему плачет. Рыдания разразились в самый неожиданный момент, нахлынув, словно буря!

Длинным краем головного платка, который дала ей накануне Назик, она вытирала глаза, наклонившись вперед, худенькие плечи дрожали, она изо всех сил сдерживалась, чтобы ее не было слышно, звуки, которые она все же издавала, напоминали жалобные всхлипывания котенка. Она плакала до тех пор, пока они не добрались до своей остановки и, сойдя, не пошли через поле.

Мерьем видела, что Назик больно идти, и от этого она стесняется саму себя.

Войдя в дом, Назик обняла ее и сказала:

– Все прошло хорошо, Мерьем. Ничего, сейчас мне полегче станет. А то что-то меня все морозит и морозит…

Когда Джемаль там, под моросящим дождем, нанес этот ужасный удар по лицу Мерьем, его накрыла волна беспомощности, связавшая по рукам и ногам. Чтобы избавиться от этого пульсирующего чувства, надо было бы поехать на Рыбный рынок, расположенный на бирюзовом берегу Мраморного моря.

Девушка, которую ему поручили убить, жива – и что теперь делать, куда прятать эту спасенную?!

Затяжной дождь никак не утихал, в расставленные ведра стучали капли – кап-кап! Всю эту долгую ночь он тревожился о том, не переполнились ли они. А ведь еще совсем недавно он не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, чтобы сесть в поезд, доехать до дома и встретиться с Эминэ…

Идея пришла ему вдруг на ум под утро, и, чрезвычайно взволнованный, он разбудил спавшего рядом Якуба:

– Я отправляюсь в дорогу. Если мне повезет, успею на утренний поезд. Давай, с Богом!

На самом деле сначала он собирался найти своего друга Селахатдина, с которым пережил столько военных трудностей, побыть у него в гостях несколько дней, а потом уже ехать домой. Он предпочитал не затрагивать тему Мерьем, обойти это как-нибудь молчанием. Разве после возвращения из армии он не прослыл молчуном, который вообще рта не раскрывает?! Пусть каждый толкует его молчание как пожелает, и пусть все оставят его в покое!

Он уже совсем было поднялся, как вдруг услышал хриплый ото сна голос Якуба:

– Мерьем тоже разбуди.

– Брат, – взмолился Джемаль, – ты же знаешь, я не могу привезти Мерьем назад! Пусть на какое-то время останется здесь, рядом с тобой. Она и с Назик хорошо поладила. Будет помогать ей по дому…

Тут Якуб выпрямился, в свете ночника его впалые щеки почернели еще больше, и очень серьезно произнес:

– Посмотри на меня, Джемаль! То, что ты говоришь, невозможно. Еще один рот мы не потянем. Я сбежал из родных мест, так нет же, и сюда добрались, нашли меня! Оставьте же вы меня наконец, отвяжитесь от меня, отвяжитесь от меня!

Он произнес это так категорично, с таким глубоким волнением повторил эти слова: «Отвяжитесь от меня!», что Джемаль даже опешил от того, как сильно брат ненавидит отчий край и свою семью.

Но в то же время понял, что поделать ничего нельзя.

Утром из дома они вышли вместе с Якубом. Брат работал в одной из городских шашлычных официантом. Конечно, он мог найти место, где лучше платят, но у него были другие планы. Шашлычный бизнес приносил хорошие деньги, не проходило и дня без того, чтоб не открывалась новая точка, торгующая шашлыками или лахмаджунами. И все эти заведения открывали бывшие официанты. Отработав некоторое время в этом бизнесе, они хорошенечко изучали, где брать мясо, как отделять сухожилия, как наматывать дёнер, сколько платить поварам за работу; а потом три-пять официантов, объединившись, открывали свою точку.