Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

И Гейтли должен принять в кабинете каждого новенького жильца хотя бы на пару минут, как бы для галочки, посмотреть, как они, показать, что о них помнят, что они не могут просто врасти в декор гостиной и исчезнуть. Парень-новичок до сих пор сидит в бельевом шкафу с открытой дверью, заявляя, что это самое комфортабельнейшее место в Хаусе, а новенькая «беспомощная» Эми Джонсон еще не вернулась. Совсем зеленая дамочка, присланная по решению суда, Рут ван Клив, которая похожа на людей с фотографий африканского голода, еще не заполнила анкеты приемки и не прошла ликбез, и Гейтли перечисляет ей правила Хауса и выдает «Руководство по выживанию в Эннет-Хаусе», которое написал для Пэт какой-то давний жилец.

Гейтли должен отвечать на звонки и сообщать тем, кто звонит в кабинет жильцам, что жильцы отвечают на звонки только с таксофона в подвале, который, должен он добавлять, да, часто все время занят. В Хаусе не допускаются сотовые/мобильные и для жильцов введен Запрет на доступ к кабинетному телефону. Гейтли должен спускаться и спинывать жильцов с трубки в подвале, если приходят другие жильцы из очереди и жалуются, что кто-то превысил свои пять минут. Это тоже, как правило, неприятно: таксофон нецифровой, неотключаемый и постоянный источник раздражения и срачей; всякий разговор – вопрос жизни и смерти; кризис здесь царит 24/7. Есть особый способ пнуть человека с таксофона – уважительный, необидный, но и беспрекословный. Гейтли наловчился цеплять пустое, но не пассивное выражение, если жильцы переходят на оскорбления. Это такой взгляд усталого всезнания, который культивируют сотрудники Хауса, а потом разминают мышцы лица, чтобы избавиться от него на досуге. Гейтли достиг такого стоицизма перед лицом оскорблений, что жильцу нужно употребить его имя в контексте каких-то действительно неестественных актов, чтобы Гейтли зарегистрировал оскорбление в Журнале и выдал Арест. Гейтли заслужил почет и уважение среди большинства жильцов, что, по словам управдома, вызывает у сотрудников-ветеранов озабоченность, так как работа Гейтли – вовсе не быть этим людям другом.

А на кухне, где на миски и сковородки из-под «Криспи» все еще взглянуть страшно, стоят Уэйд Макдэйд и несколько других жильцов и ждут, пока что-нибудь поджарится или заварится, и Макдэйд пальцем поднимает кончик носа, чтобы перед зрителями предстали его ноздри. Он по-поросячьи оглядывается и спрашивает, знают ли люди каких-нибудь людей, нос у которых выглядит вот точно так вот, и некоторые говорят «ну да, а что». Гейтли проверил холодильник и снова обнаружил признаки того, что у его особого мясного рулета завелся тайный поклонник, что ли, – от аккуратно завернутых и уложенных на самую прочную полку остатков отрезан очередной большой прямоугольник. Макдэйд, – с искушением треснуть которого так, чтобы у него поверх ковбойских сапогов только глаза и носопырка торчали, Гейтли борется ежедневно, – Макдэйд вещает, что по совету в духе «жесткой любви» Кельвина В. он составляет Список благодарности, и говорит, один из первых пунктов, за которые он благодарен, – что его нос не выглядит вот так вот. Гейтли старается не осуждать людей на основании того, кто смеется, а кто нет. Когда звонит телефон Пэт и Гейтли уходит, Макдэйд сожмякивает верхнюю губу пальцами и опрашивает собравшихся на предмет знакомства с волчьей пастью.

Гейтли должен мониторить, типа, эмоциональный барометр Хауса и слюнявить палец, чтобы отслеживать ветер потенциальных конфликтов, проблем и слухов. Это тонкое искусство: удерживать руку на пульсе сплетен и знать слухи до их появления, не оставляя при этом впечатления, будто вынуждаешь жильца пересечь черту и отведать сыра на другого жильца. Единственное, о чем жильцов действительно поощряют стучать на других жильцов, – употребление Веществ. Сбор, вынюхивание и т. д. проблем всех остальных мастей – предположительно, в ведении сотрудников: вычленение полноценных нарушений из варева намеков, брехни и скулежа, которое могут заварить только 20+ скучающих, втиснутых в одно пространство уличных жителей в отходняке от разрушенных жизней. Слухи, что такая-то отсосала такому-то на диване в 03:00, что у того-то есть нож, что Икс при разговоре по таксофону пользовался каким-то шифром, что Игрек снова носит бипер, что имярек организовал футбольный тотализатор в пятиместной мужской спальне, что Белбин ввела Диля в заблуждение, типа если он приготовит «Криспи Тритс», то она помоет посуду, а сама слилась, и проч. Почти все это пустячно и, со временем, по мере накопления, неприятно.

Редко когда чувство чистой, незамутненной грусти как таковой, по завершении, – просто резкое исчезновение надежды. Плюс презрение, которое он так мастерски маскирует нежностью и заботой во время посткоитального периода постанываний и ерзаний.

Орин умеет только отдавать, а не получать, удовольствие, – и оттого достойное презрения количество Субъектов думает, что он чудесный любовник, почти любовник мечты; и это только питает презрение. Но его показывать нельзя, ведь это, довольно очевидно, скажется на удовольствии Субъекта.

Ведь удовольствие Субъекта стало его пищей, заботу и нежность после коитуса он проявляет добросовестно, четко демонстрируя желание остаться рядом и в близости, тогда как столь многие любовники-мужчины, говорят Субъекты, по завершении становятся как будто нервными, презрительными или отрешенными, перекатываются на другой бок, пялятся в стену или выбивают сигарету из пачки даже еще прежде, чем закончили.

Модель рук очень мягко рассказала, как большой розовощекий швейцарский муж с фотографии после коитуса сползает с нее и просто лежит, придавленный весом собственного живота, его глаза сощуриваются до поросячьих щелок, а на губах блуждает слабая ухмылка, как у сытого хищника: не то что пантер: незаботливый. По обыкновению всех Субъектов она вдруг ненадолго заволновалась, засуетилась и предупредила, что никто не должен знать: она может лишиться детей. Орин очень мягким интимным голосом озвучил стандартные заверения. Орин по завершении был подчеркнуто нежным и заботливым, как она изначально интуитивно и догадывалась. И оказалась права. Он получал настоящее удовольствие, когда изображал в этот интервал заботу и близость; если бы его спросили, что ему больше всего нравится в антикульминационном периоде, когда Субъект откидывается на спину, такая блестящераскрытая, и он видит, как она целиком вбирает его взглядом, Орин бы ответил, что вторую строчку в его рейтинге занимает этот постпереломный интервал цепляющейся уязвимости со стороны Субъекта и нежная близкая забота – с его.

Когда раздался стук в дверь, он показался очередным подарком судьбы, потому как Субъект уже привстала в постели на локте, выдыхая тонкие струйки сигаретного дыма из носа, и начала расспрашивать о семье, и Орин очень ласково гладил ее и следил, как бледнеет и растворяется двойной дымок, стараясь не содрогнуться при мысли, как же выглядят внутренности красивого носика Субъекта, какие серо-белые паутины некротических соплей там висят, от дыма, хватает ли у нее духу взглянуть на платок после отсмаркивания или она сминает его в комок и отбрасывает в содрогании, которое бы точно почувствовал О.; и когда по двери кратко пробарабанили мужские костяшки, он наблюдал, как бледнело ее лицо, когда она лепетала, никто не должен знать, что она была здесь, и затушила окурок, и нырнула под одеяло, пока он призывал посетителя за дверью к терпению и завернул в ванную, чтобы накинуть на бедра полотенце, прежде чем открыть ее – такую безликую дверь отеля, которую открывают карточкой, а не ключом. На миг из-под постельного белья показались запястье и ладонь оскверненной, грешной и перепуганной замужней модели рук и ощупали пол в поисках туфель и одежды, – рука шуршала, как слепой паук, и всосала вещи под одеяло. У двери Орин не спросил, кто там; ему нечего было скрывать. Его настроение у двери необыкновенно повысилось. Когда мать и жена уничтожила все улики и так накрылась одеялом, чтобы спокойно лежать, сопеть в серые дырочки и воображать, что она целиком скрыта от посторонних глаз – всего лишь комок белья на разобранном целибатном ложе, – Орин заглянул в рыбий глазок на двери, увидел только противоположную бордовую стену коридора и открыл дверь с улыбкой, которую ощущал до самых голых пяток. Швейцарские рогоносцы, лукавые ближневосточные атташе по медицине, пампушки-журналистки: он был готов ко всему.