Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Но, в общем, в огромных количествах идет просмотр в уединении на кастомизированных экранах за закрытыми дверями среди соннодружелюбной домашней обстановки. Плывущее непространство мира индивидуального очевидения. Совершенно новая эра, под Джентлом и Лейс-Форше. Абсолютные свобода, частная жизнь, выбор.

Отсюда страсть нового тысячелетия к институту живых свидетелей. Целый негласный ассортимент возможностей очевидения – «очевозможностей», – бесценный шанс влиться в живую толпу, смотреть. Отсюда пробки из-за зевак у мест ДТП, взрывов газа сточных вод, ограблений, срываний сумочек с плеч, падения случайных СПМ «Эмпайр» с неудачной траекторией в пригородах и плановых городах Северного побережья, где люди оставляют двери нараспашку, бросаясь сломя голову суетливо очевидеть кольцо упавшего мусора, собирающего рассудительные и внимательные толпы, суетящиеся вокруг места падения, с интересом обмениваясь мнениями по поводу увиденного. Отсюда апофеоз и замысловатая вертикаль власти бостонских уличных музыкантов, лучшие из которых теперь добираются до работы на иномарках. Ежевечерний шанс отдернуть шторы и выглянуть на улицу в 00:00, когда припаркованным на улице авто надо менять стороны и все сходят с ума и суетятся, либо рокируясь, либо наблюдая. Уличные драки, скандалы на кассах в супермаркетах, аукционы по банкротству, штрафование лихачей, копролалия синдрома Туррета на углах в центре – всюду стягиваются текучие толпы. Содружество и анонимное братство толпы очевидцев, скопище глаз вне дома – все во внешнем мире, все направлены в одну сторону. См. также геморрой со сдерживанием толпы на местах преступлений, пожарах, демонстрациях, пикетах, маршах, акциях канадских инсургентов; как быстро теперь собираются толпы, так быстро, что и заметить не успеваешь, – как бы визуальная инверсия наблюдения за тем, как что-нибудь тает, – толпы скапливаются и удерживаются какой-то почти что ядерной силой, смотрят все вместе. Повод не важен. Снова вернулись уличные торговцы. Бездомные ветераны и инвалиды в колясках, держащие картонки с криво записанными причинами требования субсидий. Жонглеры, юродивые, фокусники, мимы, проповедники-харизматики с переносными громкоговорителями. Хардкорные попрошайки чистят, как шарлатаны с панацеями в былые времена; лучшие образчики попрошайничества теперь не отличить от стендапа, и вознаграждаются внимательными толпами. Сектанты в шафрановых рясах с великим количеством перкуссий и буклетами из лазерных принтеров. Даже олдскульные евронищие – насупившиеся люди в полосатых леггинсах, безмолвные и замкнутые. Даже местные кандидаты, активисты, защитники прав и представители связей с общественностью вынырнули из Леты на общественную сцену – завешанные флагами подмостки, крышки помоек, крыши машин, маркизы – что угодно повыше, что угодно на высоте публичного обозрения: люди взбираются и декламируют, собирая толпы.

Одна из лучших ноябрьских бэк-бэевских очевозможностей – смотреть, как бесстрастные люди в федеральном белом и муниципальном серо-голубом осушают и выскребают искусственный утиный пруд в Городском саду на грядущую зиму. Осушают каждый год, где-то в ноябре. Публично об этом не объявляют; точного расписания нет; длинные блестящие грузовики просто внезапно окружают пруд кольцом; всегда в будни ориентировочно в середине ноября; еще это обязательно какой-то унылый промозглый серый ветреный бостонский день, когда чайки кувыркаются в небе цвета грязной травы, люди в шарфах и новых перчатках. Не самый идиллический денек для обычного праздношатания или публичного очевидения. Но берега пруда Городского сада всегда плотным кольцом обступает собравшаяся огромная толпа. На пруду живут утки. Он идеально круглый, с подернутой ветром до слоновьей кожи поверхностью, круглый геометрически, на берегах – качественный газон и равномерно разбросанные клочки кустарника, между кустов – парковые скамеечки под белоствольными ивами, уже выплакавшими желтый осенний мусор на зеленые сиденья и травяные берега, где теперь собирается и густеет ряд зевак, наблюдая, как уполномоченные органы приступают к осушению пруда. Утки понепоседливей уже отбыли в южных направлениях, и многие улетают по филогенетическому побуждению сейчас, когда подъезжают блестящие грузовики, но большая часть стаи остается. Прямо под низкими облаками над головой летают ленивыми эллипсами два частных самолета, баннеры за их хвостами рекламируют четыре различных уровня комфорта и защиты от «Депенд». Ветер заламывает баннеры набок, мебиусирует и выпрямляет с громким хлопком разворачивающихся флагов. С земли шум двигателей и хлопки баннеров не разобрать из-за гвалта толпы, уток и злого посвиста ветра. Завихрения ветра такие сильные, что директор Неопределенных служб Родни Тан, сложив руки за спиной перед окном на восьмом этаже флигеля Капитолия на улицах Бикон и Джой, глядя на юго-запад на концентрические кольца пруда, толпы и грузовиков, видит, как поднятые ветром листья и уличная пыль кружатся прямо снаружи и постукивают в то самое окно, где стоит он и массирует копчик.

Доктор Джеймс О. Инканденца, кинорежиссер и почти скопофил в плане очевозможностей и толп, ни разу не пропускал этого зрелища, когда был жив и в городе. Хэл и Марио тоже повидали их немало. Как и некоторые жильцы Эннета, хотя не все были в состоянии это запомнить. Кажется, во всей метрополии Бостона нет человека, который не видел хотя бы одного осушения пруда. Это всегда один и тот же мрачный ноябрьский денек с северо-восточным ветром, в который если бы ты сидел дома, то ел бы супы земляных тонов на теплой кухне, слушал ветер за окном и радовался про себя крову и очагу. Каждый год, когда приезжал Сам, все было одно и то же. От лиственных деревьев уже оставались одни скелеты, сосны разбивало параличом, измочаленные ивы хлестало ветром, невзрачная трава хрустела под ногами, водяные крысы улавливали осушательное настроение первыми и в бегстве скользили, как ночь, к цементным берегам. Всегда – толпа в густеющих кольцах. Всегда – ролики на тропинках сада, парочки под руку, фрисби вдалеке над хребтом, на другом склоне сада, с которого не видно пруда.

Директор Департамента неопределенных служб Соединенных Штатов Родни Тан стоит у грязного окна почти все утро, задумчивый, его поза – армейское «вольно». Протоколист, помощник, заммэра и директор Управления службы лечения наркотической зависимости и психических расстройств Массачусетса, а также региональные оперативники Неопределенных служб Родни Тан-мл. 257и Хью Стипли 258тихо сидят в конференц-зале за его спиной, стенографическая ручка Греггапротоколиста застыла на полуслове. Окно восьмого этажа открывает вид до самого хребта холма на другом конце сада. Над хребтом тудасюда сонно парят два фрисби и что-то вроде выпотрошенного кольца фрисби, иногда ныряя за холм и пропадая, на миг, из зрительного поля Тана.