Эмили Фридлунд - История волков

Тем утром часы в коттедже Гарднеров показали семь, потом полвосьмого, но никто даже не пошевелился. Наверное, я удивилась, но лишь потому, что, по моим представлениям, семья Гарднеров обычно вставала рано. Лежа на кушетке рядом с Патрой, я наблюдала, как постепенно начала серебриться вода в озере, как потом в ней отражались блики восходящего солнца. Гагара села на воду у дальнего берега и огляделась. Мимо с ворчливым тарахтеньем проплыла моторка, а когда за ней промчалась другая, помню, как мне захотелось затормозить утро, натянуть поводья. Мне захотелось, чтобы приход утра замедлился, чтобы оно вообще не наступало.

Патра просыпалась нехотя. Она лежала и то приоткрывала глаза, то снова их закрывала, словно мое присутствие ее успокаивало, позволяло ей вновь впадать в забытье без чувства вины. Когда ей на лицо упал луч света, все ее веснушки стали отчетливее и ярче. Я наблюдала за двумя – как они сошлись на ее открывшемся правом веке. Я увидела тонкий белый шрамик, который раньше не замечала, под пушком на верхней губе. Я заметила две малюсеньких чешуйки перхоти, застрявших у корней волос. Потом я вряд ли смогла бы описать кому-нибудь охватившее меня в те несколько часов ощущение счастья, невыразимое удовольствие сидеть рядом с ней, спящей на кушетке, и мне было очень трудно признаться, даже самой себе, как много для этого ощущения счастья значило отсутствие Пола и Лео, храпящего в соседней комнате. Полоска солнечного света поползла по ее укрытому одеялом бедру. Помню, как от ее дыхания мерно поднималось и опускалось желтое хлопчатобумажное одеяло, как во сне ее глазные яблоки двигались под веками. Я заметила у нее на шее голубоватую жилку. Но не дотронулась до нее. Я сидела, скрестив ноги, на кушетке, и желтое одеяло укрывало нас обеих, и из-под него выглядывала ее красная коленка.

В тот момент я не задалась вопросом, отчего Патра решила остаться со мной в большой комнате, а не с Лео в их кровати или с Полом в его спальне. И я не думала, отчего она спала так долго, – что тогда мне показалось совершенно нормальным, лишним доказательством, что все в порядке. То, что она осталась со мной после долгих часов общения, и то, что она безмятежно спала, было единственным в мире успокоением, в котором я так нуждалась. Потом, само собой, я бы об этом задумалась.

Но когда на суде меня расспрашивали о ее действиях, у меня не нашлось убедительного ответа на вопрос, почему в ту ночь она ни разу не сходила проведать Пола. И сторона обвинения высказала предположение, что Патра осталась со мной, категорически не желая признать очевидное, и что она намеренно уподобилась пятнадцатилетней девочке, потому что подсознательно хотела снять с себя всякую ответственность за ребенка. Более великодушная интерпретация свелась к тому, что она просто отождествила себя со мной, потому что в каком-то смысле мы были так похожи: девочка-подросток и молодая женщина, обе впечатлительные, с неустойчивой психикой, попавшие под влияние взрослого догматичного мужчины. Лео, как было сказано на суде, намеренно удалил от нее Пола. Обе версии, прозвучавшие на процессе, имели право на существование, – и я не могла не видеть оснований для обеих, – но даже в тот момент я понимала, что обвинение явно упустило еще что-то очень важное. Кое-что они не приняли во внимание. Они не учли осознание Патрой своей власти, не учли ее пусть непоследовательной, но упрямой решимости. Они не учли того, что делало Патру тем, кем она была.

Ей всегда требовался кто-то, кто мог бы наблюдать за ней со стороны и одобрять ее поступки.

Не я ли умела делать это лучше, чем кто-либо?

Когда Патра окончательно проснулась, села на кушетке и натянула одеяло на колени, она улыбнулась мне сжатыми губами, точно вознаграждая меня за мое ночное дежурство.

– Итак, – сказала она, – Джанет осталась на всю ночь.

– Почему Джанет?

– Так Рочестер называл Джейн Эйр. Она была гувернанткой. Как и ты. – Она смахнула волосы с лица. – Вы обе гувернантки. – Она улыбнулась, произнеся это слово. Потом, словно спохватившись, добавила: – Который час?

Я пожала плечами. Она выпрямилась.

– А где Лео?

Я снова пожала плечами.

Она бросила тревожный взгляд в сторону коридора. Но вместо того чтобы встать, чего я от нее ожидала, она закрыла глаза. Похоже, она с чем-то внутренне боролась, призывая себя оставаться спокойной, собрать в кулак всю свою силу воли. Потом она шумно выдохнула сквозь зубы, обдав меня волной неприятного запаха разложения и гниения – смрада непереваренных остатков пищи.

Она опять открыла глаза, чуть прищурилась.

– Ты это прочитала? – Она уставилась на страницу рукописи Лео, лежащую на стуле рядом со мной.

Помедлив секунду, я ответила:

– Да.

– Ну и хорошо. – Согнувшись, она подалась вперед – и стала похожей на горгулью. Положила влажную ладонь мне на предплечье. – Знаешь, это хорошо, – произнесла она на выдохе, словно мысленно уговаривала себя решиться на что-то важное.

От ее зловонного дыхания и от тяжести ее ладони, лежащей на моей руке, я невольно содрогнулась.

Я склонилась, чтобы снова вдохнуть ее запах изо рта, и меня передернуло от отвращения к самой себе, но в то же время мне стало интересно.

Она заговорила совсем тихим голосом – тише обычного:

– Я все не устаю уверять себя: тревога – это проблема. Ее надо преодолевать, так?

Я заколебалась:

– Не знаю.

– Это проблема моего сознания.

– Ну… – Я подумала над ее словами. Тут явно была какая-то загвоздка, какой-то подводный камень. – Что вы имеете в виду?

– Что я имею в виду? – Такое было впечатление, что мой вопрос прочистил ей мозги, очистил ей душу. Патра высунула язык – она что, смеется надо мной? И я увидела, как ее язык, под слоем белых остатков пищи, втянулся назад. По сравнению с Патрой вчерашней Патра сегодняшняя была менее собранной, более разболтанной, более интригующе провокационной. Она сглотнула и схватила мою руку. Ее взгляд перепрыгивал с предмета на предмет.

– Ты права, Линда. Конечно, ты права. Глупо тревожиться о тревоге. Смотри: Дрейк вернулся, Лео с нами и ты с нами тоже. Все хорошо!

– И я с вами тоже.

– Все просто отлично!

– Да, все! – кивнула я. – Я вижу, вижу.

– На небе ни облачка. А это птички поют, да?

– Синицы.

– О, ты знаешь! Я знала, что ты это знаешь!

И раз уж сейчас так легко было ее обрадовать, я добавила:

– И пурпурные ласточки.

– Ласточки, очень хорошо!

– Да, и еще… – Я прислушалась. – Две гагары. – Хотя это было, скорее всего, урчание лодочного мотора. А может, я просто выдумывала, немного преувеличивала.

– Ну, конечно, две гагары. Надо было догадаться. Надо было. Главное для меня – научиться воспринимать вещи такими, какие они есть в реальности, ну вот как этот…