Николя Барро - Париж — всегда хорошая идея

Он немного обиделся, что она так небрежно отнеслась к тому, что он ей рассказал. Словно он малое дитя, у которого отобрали совочек.

— Для меня, знаешь, это дело тоже важное, — ответил он с некоторой обидой в голосе. — Довольно-таки важное, хоть тебе этого и не понять.

— Come on! [41] Да ладно тебе! (англ.) Нельзя же так: чуть что — и сразу обида! — услышал он в трубке ее голос. — Прости, если что не так, я не нарочно. Все это наверняка скоро выяснится. А если нет… Господи! Вообще, если копаться в старых историях, это никогда не ведет ни к чему хорошему. — Она засмеялась.

А он именно так и поступит, подумал Роберт. Пороется в старых историях.

— Можешь сделать мне одно одолжение, Рейчел? — спросил он.

— Ну конечно.

— Пришли мне мамину рукопись! Она все так же лежит в конверте от нотариуса. Ты найдешь его в моем письменном столе в нижнем ящике.

Окажешь мне эту услугу? Чем скорее, тем лучше. Хорошо, если завтра с утра экспресс-почтой.

Он еще раз продиктовал ей точный адрес гостиницы и вежливо поблагодарил.

— Не проблема, — сказала Рейчел. — Завтра рукопись будет отправлена.

Она пожелала ему доброй ночи, но, прежде чем завершить разговор, внезапно спросила:

— А что там было насчет французской стервы, с которой ты познакомился?

— Так это та самая Розали Лоран, о которой я только что тебе говорил. Владелица писчебумажного магазина, в котором я нашел книжку и своротил стойку с открытками. Вообще-то, она совсем не такая ужасная, — подумал он вслух.

«Вообще-то, она очень даже славная, — добавил он мысленно перед тем, как у него смежились веки и он провалился в сон. — Несмотря на то, что в Шекспира она никогда не заглядывала».

Женщина, которая никогда не заглядывала в Шекспира, встала против обыкновения рано. Был понедельник, ее свободный день, и Розали захотелось подольше погулять с Уильямом Моррисом и навести порядок в своих мыслях. Она направилась в сторону площади Сен-Сюльпис, обошла церковь справа, продолжила свой путь по улице Бонапарта, мимо еще не открывшихся магазинов, и очутилась наконец в Люксембургском саду.

Сад встретил ее летними запахами цветов и зеленой листвы, к их нежным ароматам примешивался запах дорожной пыли и утренней сырости. Два одиноких бегуна размашисто пробежали мимо по внешней аллее, в уши у них были вставлены наушники, белые провода от которых были заткнуты за ворот майки. Не выбирая дороги, Розали пошла по первой попавшейся широкой аллее. Здесь было еще безлюдно. Сквозь трепещущую листву на утоптанную земляную дорожку падал косой солнечный луч, песок приятно поскрипывал под ногами, по бокам стояли под деревьями темно-зеленые скамейки, как будто приглашая на них отдохнуть.

Убедившись, что выбрала правильную сторону сада, где разрешено выгуливать собак, она спустила Уильяма Морриса с поводка, и тот помчался вперед, пока не остановился под одним из деревьев, принюхиваясь к волнующим запахам.

Рене спозаранку уехал к себе домой. Когда он на днях с радостным блеском в глазах сообщил ей о предстоящей поездке на семинар, она не осознала, что он так скоро улетит в Сан-Диего. Но желанное приглашение досталось Рене только потому, что один из его друзей по фитнес-клубу вынужден был отказаться от поездки, и таким образом появилось свободное место. Тут было не до раздумий, надо было сразу соглашаться, чтобы не упустить удачный случай. До начала семинара оставалось всего несколько дней, и у Рене было совсем мало времени на необходимые приготовления.

— Мне выпала большая удача, — сказал он Розали. — Уитмен — настоящий гуру в деле фитнеса.

Розали рассеянно кивнула на его слова. Честно говоря, после вечера, проведенного в обществе Роберта Шермана, ее мысли были заняты другим.

— Правда же все это очень странно? Я спрашиваю себя, что за этим стоит, — сказала она на следующее утро, после того как сообщила своему другу о разговоре с американцем.

— Ну что ты ломаешь голову над такими вещами, которые тебя не касаются? — спросил Рене, когда они завтракали на расположенной на крыше террасе. — Не обижайся, Розали, но ведь ты всего лишь нарисовала к этой книжке картинки. Даже если выяснится, что Марше украл сказку, ты тут будешь совершенно ни при чем. Тебе-то какое дело? Пускай сумасшедший профессор литературы сам разбирается в этом без тебя.

— Во-первых, он не такой сумасшедший, как я думала, и его история звучит довольно убедительно, а во-вторых, это отчасти как бы и моя книжка, — возразила ему Розали. — И потом, я не хочу, чтобы у Макса Марше были неприятности.

— Ну, если там все правильно и честь по чести, то у твоего писателя и не возникнет никаких неприятностей. Почему ты просто не дала этому Шерману телефон Макса Марше? По-моему, чего проще! Они взрослые люди, пускай сами и выясняют между собой, кто на кого будет подавать в суд.

Рене сделал большой глоток морковно-яблочного сока с имбирем и отер губы. Для него тут не было проблем.

— Ну знаешь ли! Не могу же я вот так просто раздавать кому попало телефонный номер писателя, — сказала Розали со смущенным смешком. — Кроме того, насколько я знаю Макса, он сразу положит трубку, как только поймет, кто ему звонит. Во время нашего последнего телефонного разговора он уже так возмущался, услышав про эту историю, что даже видеть не желает этого нахала. — Она пригубила кофе с молоком и задумчиво покачала головой: — Нет, нет! Мне не нравится идея, чтобы эти двое поговорили друг с другом. Кроме того, мне самой стало интересно, в чем же там дело. Хотя у меня это и вызывает некоторое беспокойство.

Мысленно она увидела лазурно-голубые глаза, с вопросительным выражением обращенные на нее, и не стала углубляться в вопрос, что именно ее так беспокоит в этой запутанной истории.

— Я пообещала Шерману, что помогу ему разобраться в этих загадках, — сказала она и вспомнила, как рука американца на секунду прикоснулась к ее руке. — Пожалуй, лучше всего будет, если я еще раз позвоню Максу. Я и подумать не могу, чтобы он мне лгал, однако у меня такое чувство, что он что-то недоговаривает. Вот только что?

Погруженная в свои мысли, Розали сама не заметила, как подошла к огромному, сверкающему под солнцем пруду, расположенному посреди парка перед дворцом. Она села на один из железных стульев и стала следить за парусным корабликом, это была радиоуправляемая игрушка, которой с берега командовал мальчик. Он стоял на противоположном берегу пруда со своим папой и радостно вскрикивал, когда кораблик, как сейчас, делал на воде разворот.

Как проста жизнь для ребенка! И как получается, что такая простая жизнь потом обрастает невероятными сложностями? Виноваты ли те полуправды, те недомолвки, скрытые чувства и целые куски действительности, которые ты хранишь про себя, в том, что чудесная ясность детских лет затемняется и запутывается и ты вдруг начинаешь понимать, что правда может быть не одна?