Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

— Говорите уже за родителей? — деловым тоном спрашивает Павлуша.

— За родителей? Вам на ком жениться? Мои невесты стоят больше прое даного их родителей. Заметьте себе, не при даного.

— Я з-з-запомню эту мысль.

— Я говорю, родителей увидел на свадьбе и — до свиданья.

— И это запомню. Однако, уже говорите за папу.

— Хорошо. Несколько лет назад, был порядочным человеком, и с кем попало за один стол он бы не сел. Папа был учитель английского, теперь работает в уличной коммерции на Староконном.

Сусанна Марковна не любит этих прямых вопросов. На них у неё не хватает заранее заготовленных ответов.

Колокольчик звенит, трамвай дёргается. Кукин вспоминает Привоз и наглых кавказцев.

— Я не против коммерции, но ваш папа мне уже не нравится.

— Вы так беспощадно к людям говорите, Павлуша, а с этого человека даже не берут за лоток как с инвалида труда.

— Так он ещё и инвалид?

— Вы что, первый день замужем? Он здоров, как лошадь. Но он умный человек, и у него, если хотите знать, на Староконном работают его же ученики. Они с ним иногда здороваются и прощаются по-английски…

Из-за поворота под мостом Галлусварте выныривает встречный трамвай. Паша и водитель встречного одновременно поднимают в приветствии правую руку.

— Ну, вы же знаете, я всегда для людей ищу кого-то. Так вам разве угодишь? — картинно обижается Сусанна Марковна. Под стук колёс и шипение открывающейся двери брови её снова ползут кверху. — Зайен Зи гезунд, Павлуша.

Сусанна Марковна сходит напротив большого, светло-серого пятнадцатиэтажного дома. В этом здании у неё сегодня обязательное ежемесячное рандеву и возможности общения, способ завести новых знакомых. Короче говоря, там её жизнь. Она накреняет собой подножку и идёт по улице величавым шагом, не обращая внимания на светофоры. Машины останавливаются, чтобы пропустить её. Она опирается на зонт, как в старину странники опирались на посох.

Путь её не долог, от силы, две минуты. Её жизненный путь уже прочерчен, и он имеет своей конечной остановкой сие серое бетонное учреждение. Сусанна Марковна идёт забирать положенные ей законом деньги. И размышляет негромко вслух.

— Кто только написал этот замечательный немецкий закон, чтобы помогать хорошим людям? Добрый человек. Почему о нём никто не знает? На посёлке говорили: «Отечество славлю, которое есть, и трижды, которое будет»! Таки теперь и славлю. Вот ты начинаешь жить прилично, так не хватает лет. Аз эс кумт цум лебн, стайте нит кайн йорн.

Когда-то уже давно, на третий месяц после своего возникновения в городе на Майне, Сусанна Марковна сидела на пластмассовом стуле напротив герра Ратенау, он выписывал бумаги, заносил что-то в компьютер и смотрел сквозь монитор голубыми глазами. Сусанна Марковна осмелилась сделать первые попытки самостоятельного общения по-немецки. Несчастный Ратенау, немного говоривший по-русски, многими переселенцами использовался для языковой обкатки.

— Зи! — показала она пальцем на Ратенау. — Гутер штандартенфюрер.

Такое начало беседы привело Ратенау в замешательство, ибо каждому известно, что с наследием нацизма покончено, а факты биографии родителей не принято обсуждать открыто. Или, может она что-то про них знает? Нет, бред. Ратенау отогнал нехорошие мысли и резко оторвал лицо, украшенное ленинской бородкой от бумаг, словно ему плеснули в них водой. Потом улыбнулся улыбкой автомата. Сусанна Марковна выставила перед компьютером кулак, большой палец отогнула кверху. — Зер гутер хер!

— Сьюзанна, эта фремена прошли, — покачал головой служащий социальной конторы.

— Ну, хорошо, хорошо, зай гезунд!

С тех пор между ней и Ратенау установились тёплые отношения. Сегодня Сусанна Марковна расскажет ему о встрече в трамвае с «Павлушей», Ратенау послушает, возьмёт её за руку и скажет:

— Сьюзанна, мне надо работат, времья.

Чиновник постучит ногтём по циферблату дорогих часов.

— Времья. Тик-так.

— Не «времья», а «время», — чётко и громко послышится в ответ, — сколько я бьюсь с тобой. Время. Запомни ж ты уже. Без мягких знаков после «м»!

Этот разговор произойдёт через сорок минут. Сейчас Сусанна Марковна вышагивает по асфальту и думает про Кукина разные мысли, вспоминает старые времена, красивого диктора Кириллова на пляже Ланжерон. Ну вот, потерялась мысль. Ах, да, Паша. Она уверена, что Паша ещё мальчик. Ну, пусть не мальчик. А неопытный молодой человек.

А ему уже тридцать пять. Из них семь эмигрантских лет. Оказавшись во Франкфурте и проскучав пару месяцев на пыльном диване, Кукин верно рассудил, что такая жизнь не принесёт работы и хлеба, а принесёт полный гембель и вырванные годы. Скромные знания, полученные в одесском политехе, не находили применения. В отличие от Сусанны Марковны к Паше господин Ратенау не проявлял добрых чувств. Он во вторую же встречу холодно предложил ему курсы немецкого языка и заявил, что по их окончанию искать работу надо немедленно.

— Времья — денги.

— С-спасибо, я запишу эту мысль, — ответил понуро Кукин Ратенау.

Но уже через год Паша устроился в трамвайный парк водителем. Как ему казалось, ненадолго. В трамвайном депо как раз искали людей. Он быстро овладел искусством управления подвижным составом, стал лихо крутить специальное колесо для регулирования скорости трамвая и разъезжать по улицам города в сером форменном костюме.

Одиннадцатый маршрут во Франкфурте похож на одиннадцатый маршрут в Одессе. Идёт трамвай тоже мимо вокзала, а потом выезжает на неопрятную и шумную Майнцерландштрассе. А в Одессе одиннадцатый идёт на Дальние Мельницы с заездом на Водопроводную улицу. Странное совпадение. Где мы живём? То бишь, где мы едем, спрашивается?

Паша вспоминал Ратенау без сентиментальной грусти. Ратенау оказался жёстким, даже жестоким по отношению к тем, кто, как считал немец, мог работать. Прямо майор Вихрь, а не служащий социала и помощник переселенцам.

На одиннадцатом маршруте ходили всё ещё старые модели трамваев, где водителя не отделяет от пассажиров перегородка из стекла. Столько бывает за день народу! Если не смотреть исключительно на рельсы и скосить взгляд слегка на бок, отыщешь в толпе симпатичное женское личико.

«Чем я могу вам помочь? Я предполагаю, вы не совсем уверены, где лучше сделать остановку? Я чувствую, вам хочется сойти сейчас и уйти, куда глаза глядят. Правда, ведь? Вы не уходите. Я могу запутаться в проводах и рельсах, мне так будет грустно без вас. Мы можем встретиться в спокойной обстановке вечерком и поговорить за мои и ваши дела, погулять по шпалам нашей жизни…»

Паша не знал, как другие заводят трамвайные знакомства. Он каждый раз стеснялся и разговаривал всё больше сам с собой. Выстраивал монологи, но не применял их на практике, а только в теории. Гнал мысли прочь. Что будет, если приманка сорвётся. Познакомиться, заговорить первому, трудно. Начинаешь краснеть и заикаться. Нет, с этим заиканием положительно надо что-то делать.