Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

Но кому-то же надо и экзамены проводить. Чиновник смотрит на собравшихся. Народец, как всегда, тусклый и грязный. Одеты неряшливо, некоторые небритые пришли. Чувствуешь себя, как белый человек среди индейцев, ей Богу. Одни паспорта на другие менять пришли, людоеды. Гнать бы вас всех в шею…

Чиновник дружески улыбается и щурит глаза.

— Добрый день, господа, — обращаться положено вежливо. Ответственный момент, как ни крути, — сегодня мы проводим экзамен на знание немецкого языка, напишем десять предложений под диктовку, ручки и бумага у меня есть.

Притихли. Сперва они все притихают, а как первое предложение напишут, так вопросы начнутся.

— Сразу хочу предупредить, переговариваться во время экзамена запрещено, нарушители порядка по первому требованию должны покинуть помещение. Итак, начнём сверять документы. Первая по списку — фрау Ко-Но-Ва-Лен-Ко.

Чиновник делает ударение на «е». Он повторяет: «Ко-Но-Ва-Лен-Ко», озорно улыбается и вытягивает шею.

— Коноваленко — я. Их, то есть я — Коноваленко, — говорит тётя Маша и встаёт со стула, чтобы было понятно, это именно она, а не кто-то другой.

Сверка документов длится долго, дольше, чем сам экзамен. Фамилия того, что в кепке, оказывается Липкин. Родом из Одессы. Потому он и озирался, что всё понимал, догадываются тётя Маша, Зураб и Колька.

Чиновник медленно, почти по слогам, диктует первое предложение. Оно элементарно для того, кто знает азы немецкой грамматики или где-то оканчивал курсы немецкого ликбеза. В переводе на русский язык оно звучит так: «Петер стоит на автобусной остановке».

— Между «Петер» и «стоит» надо тире поставить? — спрашивает Зураб Липкина вслух по-русски.

— Зачем? — в ответ спрашивает Липкин Зураба.

Чиновник, прищуривается, глядит в глаза Зурабу. Потом поворачивает голову к Липкину.

— Если у вас возникает вопрос, господин Липкин, то спросите лучше меня, — замечает он, — делаю вам первое устное предупреждение.

Моцарт звенит в мобильном телефоне. Турок что-то кричит в трубку, видимо, чтобы перезвонили попозже.

— Разговаривать по телефону во время экзамена не полагается, вам тоже делаю предупреждение. Приготовились, диктую второе предложение: «Петер ждёт автобуса».

Через десять минут экзамен заканчивается. Будущие бюргеры расходятся по домам, почерневшие от дождя и времени каменные герои, прижатые балконом к стене суда, смотрят им вслед.

Чиновник, не торопясь, собирает листки, укладывает их в сейф. Он находит следы грязной обуви на полу, карманный русско-немецкий словарик, забытый на стуле оболтусом Колькой, и думает о том, что нет в стране старого доброго порядка, того порядка, что раньше.

Франкфурт 1999

Самое трудное для бабы Кати по дороге в Канаду была пересадка. Нужно со своего самолёта сойти и другой, как хочешь, так и разыскивай. Аэропорт во Франкфурте огромный, людей — море, а по-русски ни одна душа не разговаривает. Однажды она чуть было самолёт свой не пропустила, хорошо парень один попался, помог. Хоть и негр, а всё сердце у человека есть.

— Довёл до самого места, а то беда, заночевала бы там у полицаев, — рассказывала баба Катя, — до Москвы доехать не дюже сложно, свои вокруг люди, родные. От Москвы в Германию самолёт такой маленький летит, вертлявый, шибко трясёт. Того и гляди, вывалишься. А дальше уж на большом, тот полтыщи народа забирает, не меньше.

Привозила в подарок зятю бутылку «Столичной», дочке банку чёрной икры, мешок «долгоиграющих» сосательных конфет брала себе и внучке на угощенье. Гостила баба Катя у дочки подолгу: четыре-пять месяцев, а то и полгода. Потом виза кончается, да и задерживаться совестно, эдак, и родной дочери надоесть можно. К концу своего пребывания в гостях баба Катя начинала жаловаться на ломоту в спине, после спины болели и ныли ноги, словно бы сами просились назад, в Саратов.

— В гостях хорошо, а дома тоже дела есть, — объявляла баба Катя, — приеду, шторы постирать надо, квартира в пыли стоит. Или, может, залезли уже, всё пограбили, а я тут, как пенёк сижу. Сходи, Валюша на аэродром, билет бы мне купить.

Дочка бабы Кати, Валентина, вышла замуж пять лет назад очень выгодно, за канадца по имени Пол, и уехала к нему жить в Торонто. Познакомились она с ним случайно, на улице. Каким-то ветром занесло Пола в Саратов, и все валентинины институтские подруги обратили на красивого иностранца внимание, и всем им он понравился. Поэтому подруги ей, как и положено подругам, тайно завидовали и желали, чтобы канадец поскорей её бросил. Но Пол Валентину не бросал, а даже наоборот, полюбил ещё крепче прежнего. У Валентины в Канаде родился ребёнок, дочка. Назвали её Сара, в честь сестры Пола, разбившейся в автокатастрофе.

Пол работал торговым агентом, заключал договоры, ездил в командировки, отсутствовал дома месяцами. Говорил, что в командировках без семьи скучает. Валентину он пристроил секретаршей-переводчицей в свою фирму на стажировку. Валентина ходила на работу каждый день, уставала. Английским она кое-как овладела, а вот компьютер ей никак не давался, особенно проклятый Excel. Приходилось постоянно спрашивать сослуживцев и просить помочь. Для Сары, когда баба Катя отправлялась назад, искали замену: нянечку-бэбиситтера.

Зять к бабе Кате относился с уважением, на вопросы отвечал спокойно и по-английски, улыбался, показывая ровные белые зубы. Ему нравилось, что русская бабушка так много личного времени тратит на воспитание внучки и без устали занимается с ребёнком. Пол называл тёщу «ма», никогда с «ма» не спорил, а когда приезжал из командировок, возил вместе с Валентиной и Сарой по городу и окрестностям, с целью ознакомления с местными достопримечательностями.

Саратовской гостье Торонто не нравился. Шибко большой, автомобилей полно, хоть и поменьше, чем в Москве. Люди спешат, будто угорелые. В отношении небоскрёбов она тоже была настроена критически.

— Вот наша телевышка, — одно из самых высоких зданий в мире, — рассказывал Пол в машине, — ну, как вам нравится? Не правда ли, изящно?

— От этих небоскрёбов дыры одни по небу, — глядя в противоположную сторону, замечала тёща.

— Какие ещё дыры, мама? Ну что ты выдумываешь? — волновалась дочка.

— Какие, какие? Ясно, озоновые. Погоду испоганили, вон.

— Бред, — огрызалась Валентина и отворачивалась, — с тобой культурно беседуют, ты хоть бы для вида ему поддакивала.

— А ты матери не перечь, Валентина, а переводи мои слова. Что молчишь, иль воды в рот набрала? — требовала баба Катя.

Дочь переводила, что матери нездоровится, но телевышка замечательная.

Баба Катя с трудом ориентировалась на новом месте. Поначалу боялась потеряться и не выходила совсем из дому, постепенно стала выходить, стоять у крылечка. Потом сделала первые шаги, ежеминутно оглядываясь на дом, чтобы не потерять его из виду. Благо, улицы в Торонто прямые, с одного конца улицы другой видно, справа и слева переулочки такие же ровные. Иди себе прямо и не заблудишься. Первые месяцы баба Катя доходила до ближайшего перекрёстка и возвращалась назад. Она иногда брала Сару с собой для уверенности: если потеряется, Сара может спросить у прохожих направление.