Георгий Турьянский - MOSKVA–ФРАНКФУРТ–MOSKVA [Сборник рассказов 1996–2011]

В один из зимних дней января 1992 года меня пригласили в немецкое посольство для собеседования. По посольству слонялись туда-сюда люди, пытаясь убедить немцев в том, что они настоящие евреи. Я себя чувствовал не очень. Мой папа — чистокровный русский, а бабушка по отцовской линии занимала ответственную работу. Всю жизнь меня учили еврейство скрывать. Мне пришлось заполнить уйму бумаг. Моими делами теперь ведала фрау Шмидт, ухоженная дама лет пятидесяти, неплохо знавшая русский язык.

Она спросила меня, в какой город или федеральную землю я предпочёл бы поехать. Я подумал немного и написал «Франкфурт на Майне». Фрау Шмидт посмотрела на меня внимательно и спросила:

— Скажите, вы едете один?

— Да, — ответил я. — Один.

Она чуть наклонила набок голову, в её глазах я прочёл теплоту. Она достала белую маленькую бумажку и протянула мне.

— Вот адрес, куда вам следует там обращаться. Я вам адрес дам. Но я сама им позвоню. Они вас там встретят и помогут.

Видимо, мой небесный покровитель решился-таки передоверить мои земные дела, отдать их в другие руки. Фрау Шмидт взялась теперь за решение моей судьбы…

Денег на билет катастрофически не хватало. На дворе стоял кризис девяностых годов. О полёте самолётом не могло идти речи. Оставался поезд. Я вынес из дому всё, что мне разрешили и не разрешили вынести родители, и отнёс в комиссионный магазин.

Страшный удар постиг моего папу, он лишился своего большого друга, телевизора. Моя младшая сестра осталась без подарков, обуви и одежды, которые я привёз ей из Швейцарии. Я собирал, где только мог, буквально копейки. Если слова фрау Шмидт о том, что меня встретят и помогут, окажутся ложью… то… Да… тогда мне должно хватить денег на обратный билет до Москвы плюс на еду, денька на два.

В общежитии знали о моём отъезде. Все мои аудиокассеты были мной распроданы в общаге по цене один доллар за кассету. Удалось собрать немного — около тридцати долларов.

У подъезда общежития ко мне подошёл Лёша:

— Ты, это? Аппаратуру продаёшь?

Под аппаратурой он подразумевал мою аудиосистему.

— У меня колонки небольшие, усилитель, магнитофон. Я собирался это хозяйство в комиссионку отнести…

— Усилитель-то, какой? — не отставал он.

— «Амфитон», 205–ый.

— Я, это. «Амфитон» как раз искал. Принеси, поглядим.

Когда Лёша освидетельствовал усилитель, он полез под кровать и достал со дна чемодана коробку. В ней лежала зелёная стодолларовая бумажка.

— У меня есть тридцать долларов сдачи, десять марок одной бумажкой и франки швейцарские мелочью, — рассказал я о своих запасах.

— Не надо сдачи. Бери все, брат.

— Ты что, с ума сошёл? Нет, я не возьму, — стал протестовать я.

— Ты, это. Брось! Знаешь, сколько там усилитель стоит?

— Так то там, я же здесь усилитель продаю.

— Возьми, брат. Нельзя не брать. Когда свидимся-то? Обидишь ты меня.

Я обнял Лёшу, и мы постояли так обнявшись полторы минуты.

Сердца родителей разрывались между неодобрением моего поступка и безграничной любовью к блудному сыну. Особенно рыдала на вокзале моя тётя, словно провожала меня на тот свет. Она была в своё время начальником Первого Отдела МГУ, заведовала секретной частью.

— Может, и ты ко мне приедешь когда-нибудь, в гости? — спросил я её на прощание.

Этим вопросом я окончательно её добил. Она залилась слезами. Только один человек мне улыбался искренней улыбкой всепрощения. Этим человеком была моя сестра, которую я обокрал перед отъездом. Она не всё понимала, ей к тому времени исполнилось восемь лет…

Когда ночью поезд пришёл во Франкфурт, и я спрыгнул на платформу в холодный февральский воздух, то с удивлением обнаружил, что никто не спешит меня встречать. Хотя я был единственным пассажиром того вагона, и ошибиться было невозможно. Я постоял двадцать минут, нащупал в кармане бумажку с адресом, которую получил от фрау Шмидт, пересчитал деньги…

В каждой моей руке болталась сумка, на спине висел стройотрядовский рюкзак. Я нёс с собой и постельное бельё, и спальный мешок, и консервы… Я часто останавливался, выспрашивал дорогу, обращаясь к прохожим по-английски. Слева от меня в воздухе висела светящаяся пирамида какого-то огромного здания. На трамвай я не сел: глупо тратить вот так впустую свой последний неприкосновенный запас, скопленный на обратную дорогу.

К шести утра я был уже у цели…

Дальше было почти как по Дарвину:

Вверх простейший в борьбе рванул,

Гибла тварь, что являлась с изъянами,

Заселялась земля обезьянами.

Священник Глеб Якунин «Хвалебный примитив юродивый в честь Бога, Мирозданья, Родины»

С тех пор прошло уже больше шестнадцати лет. Но иногда я слышу, как защитников Белого Дома обвиняют в глупости и недальновидности. Все грехи новой власти приписывают такие обвинители Ельцину и ностальгируют по ГКЧП. Я со всей ответственностью заявляю: НЕ ВЕРЬТЕ ИМ. Эти люди не знают, что говорят.

Произошло много и плохого и хорошего с тех пор. Генерал Константин Иванович Кобец оказался обвинён во взяточничестве и уволен из армии. Священник Глеб Якунин, отсидевший несколько лет в лагерях при советской власти, был сурово наказан Патриархом за разглашение имён церковных иерархов, сотрудничавших с КГБ. Его лишили сана в ноябре 1993–го.

С Ивашкиным я встретился в 1993–м году уже в Германии. Он приехал сюда по каким-то своим делам. Я спросил его о семье, о Гале. Командир уклонился от ответа, потом вдруг бросил: «М-м-м. Да. Мы развелись».

Я переспросил, не ослышался ли. Нет, не ослышался. В моей голове разорвалась бомба. Как почти все молодые люди, я склонен был романтизировать любовь и семью. Для меня ещё каких-то пару лет назад все семьи делились на счастливые и несчастливые. Счастливые супруги жили хорошо и долго, умирали в один день. Несчастные мучились, расходились, сходились. Образцом идеальной, гармоничной пары в моих глазах были Андрей и Галя.

Я хотел расспросить, но увидел боль в голубых глазах, в которые влюблялись наши девчонки, и понял, что не надо лезть в душу с вопросами.

— Ответь только, неужели ты был инициатором развода? — спросил я.

Ивашкин посмотрел на меня совсем уж страдальчески, будто его пырнули ножом, и прошептал:

— Нет.

Потом мы опять поговорили о хлебе насущном и расстались на сей раз совсем надолго.

А недавно я наткнулся на статью об Андрее в Интернете. В статье рассказывалось про фирму, которую он организовал. Создал он её из руин, возродил из пепла, в своём стиле, на базе какого-то развалившегося в буквальном смысле НИИ. В суперсовременных лабораториях под Москвой теперь работают на командира около 400 человек, это аутсорсинговая компания с миллионными оборотами, занимающаяся исследованиями на лекарственном рынке по заказу крупных химических концернов. Я приведу цитату из статьи о деятельности Ивашкина на данном поприще. Этот кусок я просто скопировал из Интернета: