Сергей Тютюнник - Обломок Вавилонской башни

— Гарик, ингуши беременным женщинам животы вспарывали и неродившихся детей выбрасывали. Огрубленные головы осетин на заборы вешали. Ужас, что творилось! — причитает мать.

— Правда, говорят, русских не трогали. Утром 31 октября в поселках люди проснулись, а у них на воротах мелом написано: "русские". Эти дворы не грабили, жильцов не убивали и в заложники не брали, — вносит новую ноту в разговор полковник Чихория. — То есть ингуши работали по четкому плану. Это не стихия. Тут другое…

Георгий вскакивает со стула и начинает ходить взад-вперед по комнате, держа двумя пальцами сдвинутый со своей оси нос.

— И что интересно: чуть ли не в один день все ингуши с ближнего, дальнего зарубежья, из Сибири, Дальнего Востока съехались. Руслан Аушев уже в Назрани сидит… — говорит Чихориястарший. — Десантники колонной в один поселок входят, а по ним из гранатометов как влупят! Две машины сожгли, майор-комбат, пара младших офицеров, десяток солдат погибли. Генералу Чиндарову (он десантниками командует) когда об этом доложили, он Аушеву позвонил и сказал: если хоть один выстрел с ингушской стороны еще будет, то его десантники сметут с лица земли весь населенный пункт, откуда будет вестись прицельный огонь. И сразу все сопротивление стихло.

— А кударцы какие молодцы!.. — встревает Светлана. Семья смотрит на нее. Семья понимает, откуда ветер дует. А ветер дует от влюбленности в одноклассника-кударца. Светлана краснеет под взглядами трех пар глаз и опускает голову.

— Кто молодец, — включается Илларион Чихория, — так это наши курсанты. Как они грамотно построили оборону к югу от города!

Конечно, руководил полковник Зайченко. Даже ни одного раненого на нашей стороне! Зато боевиков накрошили, как салата на свадьбу… И такое училище разгонять собираются… Преступники!..

— А Дудаев как на все это реагирует? — подает, наконец, голос Георгий.

— А что Дудаев… Пока неизвестно, — вздыхает отец. — Наш генерал Соколов, говорят, тоже по этому поводу переживает. Обиду на Джохара держит.

— Может, эта резня специально кем-то спровоцирована, чтоб выманить Дудаева из Грозного, втянуть в военную разборку и затем ввести войска в Чечню? — спрашивает Георгий, остановившись посреди комнаты.

Отец с трудом поворачивает к нему заросшее серой щетиной лицо. Мать поднимает на сына выцветшие заплаканные глаза. Сестра передергивает молодыми плечами. Солдаты, напившись чаю с пирогами, хотят курить, но не хотят уходить из теплой кухни, насыщенной вкусными запахами.

— Не знаю, сынок. Такие времена, что не разберешь хитрости от глупости, а подлости от добра… Вот смотри: приняли в Москве закон о реабилитации репрессированных при Сталине народов (вроде бы хорошее дело сделали), а что началось!.. Это же надо, чтоб одни народы полностью реабилитировать, другие народы надо с земли сгонять и дома отнимать. Кто ж на это пойдет? Получается, что этим законом только спровоцировали национальные распри…

Разборки в Чечне, вооруженное выступление ингушей и прочее — это все следствие или чьей-то подлости, или глупости. А простым людям, в том числе и армии, теперь приходится страдать. Ведь кому-то нужно гасить эти пожары… Вон, глянь в окно — сколько дыма! Ингушские дома горят. А в поселках что творится вокруг города?!

— Сынок, — сжимает сухие руки мать. — Мы всей правды не знаем и, может, не узнаем никогда. Поменьше думай об этом, поменьше разговоры разговаривай. Лишь бы эта война в большую не переросла. А ты старайся ни на кого зла не держать: ни на ингушей, ни на чеченцев. Еще неизвестно — кто прав, кто виноват, по какой причине эта резня началась. И ингушам досталось на свою долю мук, что и говорить…

— Ну, как же не злиться, мама?! — вспыхивает Георгий. – Морду всю и мне, и другим офицерам расписали под Хохлому, за что - я их, что ли, выселял полвека назад? Спицу в бок сунули, чуть не убили — за что?! И потом, сколько можно обиды копить. У всех народов было горе, но никто ведь не озлобился так, как ингуши и чеченцы? Это уже, видно, такая национальная черта у них…

— Гарик! — хрустит костяшками пальцев мать. — Какая еще национальная черта! Не говори об этом, прошу! У тебя отец грузин, мать русская, жена армянка, у сестры кавалер – кударец… Тебе грех про какие-то национальные черты говорить!.. Бандиты — они у всех народов бандиты. Время просто сейчас такое — бандитское…

— Я никогда не думал о том, что у меня жена — армянка, – задумывается Георгий. — То есть я знал, что она армянка, но всерьез, как сейчас, не думал… Слава Богу, мы с Арменией не воюем….

— А еще лучше, что не воюем с Грузией, — вставляет отец.

Повисает молчание. Георгий вскидывается:

— Кстати, как там Майины родители?

— Нормально. Живы-здоровы. Мы созванивались, — отвечает мать. — Жалко, что у тебя нет телефона. Как было бы хорошо. А то сидим здесь, переживаем… Как Майя, как дочка? Ты не сказал.

— Не знаю, не успел домой зайти.

— Как это не успел? — вскидывает белесые брови мать, а отец поднимает от подушки голову.

Георгий молчит. Он не хочет говорить о раненых, о спешке. Рассказать — означает признаться родителям, что для него война уже началась, что он уже пролил чью-то кровь.

Выходят солдаты из кухни, благодарят хозяев за угощение.

— Да, ребята, смените там охрану, — спохватывается Георгий, — пусть тоже чаю попьют и перекусят.

Чихория-младший смотрит на картину художника-осетина. Святой Георгий в серебряном кафтане на белом жеребце летит над зелеными холмами Кавказа, пронзая серую мглу огненными очами. Чихориямладший любит эту картину. Сослуживцы отца подарили ее родителям на юбилей свадьбы.

— Не могу я, мам, теперь равнодушно думать и говорить об ингушах, — говорит Георгий, подавляя в себе желание рассказать о ночном бое и двух тяжелораненых солдатах. — И потом, ты же сама говорила, какие зверства и подлости они творили.

— Мало ли что я говорила, — вздыхает мать. — А как подумаю, что каждый народ сейчас свои обиды начнет лелеять и воевать с соседями за "справедливость" — страшно становится. Как бы хуже не было…

Хлопает дверь. Входят два солдата, охранявшие "Урал".

Переминаются с ноги на ногу в грязных сапогах. Мать семенит на кухню кормить их и гремит посудой.

— Гарик! — кричит сыну. — Иди тоже перекусить с ребятами! А то не евши национальные вопросы решать — последнее дело.

Георгий прислушивается к урчанию в пустом животе и еще раз вскидывает взгляд на картину. Ему кажется, что Святой Георгий летит на своем коне карать ингушских бандитов. Чихория-младший начинает гордиться, что отстоял ночью подстанцию, а главное — не раскололся на хвастовство родителям. Он идет на кухню, где его солдаты, не поднимая глаз на своего взводного, молотят пироги и обжигаются чаем. Георгий садится за стол и протягивает руку к тарелке. Замечает, что пальцы в засохшей крови — испачкался, когда таскал раненых. Он вскакивает и бросается к раковине – смыть. Мать не понимает нервозности сына и осаживает его: