Евгений Каминский - Свобода

До тринадцати лет Коля Иванов выпивал только в семье — с мамой (маманей, как он ее называл), отчимом дядей Геной и семнадцатилетним старшим братом, появлявшимся дома довольно редко и жившим уже с какой-то разведенной женщиной в коммуналке на другом конце рабочего поселка. Иногда к ним присоединялась сестра Люда, Людка-проститутка, как дразнили ее дворовые мальчишки. Но это случалось редко, когда вечером ей не надо было идти искать себе «клиента» по причинам вполне физиологическим. Выпив по первой, фронтовик дядя Гена с осколком возле сердца, мрачно требовал от Николая дневник, молча листал его и потом давал звонкую затрещину «махровому двоечнику»: ведь Николай не хотел учиться в школе. Мог дядя Гена ударить пасынка и ребром ладони по шее или же, накрутив на руку армейский ремень, отходить его до кровоподтеков и багровых, мигом вздувавшихся на спине рубцов. Но случалось, что дядя Гена бил Николая и по-взрослому — «по морде», когда в дом являлся кто-нибудь из родителей одноклассников Коли Иванова, чтобы пожаловаться дяде Гене на его пасынка, жестокого фашиста, расквасившего нос и выбившего зуб их сыну. Тогда бил дядя Гена Колю Иванова как фашиста, и пасынок увертывался и отбивался, пока хватало сил, впрочем, не помышляя о том, чтобы наброситься на истязателя и впиться зубами ему в горло. Все же истязатель был ему «папой» (так говорила мама Коли Иванова), а папа — это святое. Потом Коля Иванов орал и матерился на весь двор (окна их квартиры бывали распахнуты даже поздней осенью и ранней весной), и выл, но, как уже говорилось, от ярости. Боли он никогда не чувствовал, а если и чувствовал, то не считал, что она достойна его слез. Бил дядя Гена и Колину мать — маманю, да так бил, что та стонала после таких побоев всю ночь. Мать Коли Иванова всегда покорно принимала побои своего Гены, давно уразумев, что во всем виновата, и в первую очередь в том, что в их доме растет не мальчик, а фашист. Коля рвался в дверь комнаты, где отчим истязал маманю, и повизгивал, как щенок.

Мало того, что почти все мальчишки во дворе боялись Иванатика и служили ему из страха кто как мог, так они еще ему были вечно должны. Подмяв под себя два десятка мальчишеских жизней, Коля Иванов распоряжался ими по собственному усмотрению. Конечно, никого из них он не собирался «пускать в расход», но мог серьезно наказать. Например, приказывал своим рабам (все они чувствовали себя его рабами) привязать штрафника куском колючей проволоки к дереву где-нибудь в зарослях за домом (это мог быть кто-то не явившийся во двор по первому его требованию и ссылавшийся на то, что его не пустили гулять, или же кто-то отказавшийся участвовать в коллективном избиении пойманных в какой-то канаве жаб) и потом расстреливал его: сначала колючками репейника, потом камешками, которые все увеличивались в размерах, и наконец — небольшими гвоздями, ящик которых (где-то украденный) имелся у него под рукой. Все эти снаряды ложились точно в цель — в лицо наказываемому, и тот, изо всех сил сжимая веки, плакал навзрыд.

Во дворе Коли Иванова всегда шла война. Его война с еще непокоренными, не подклонившими свои выи под его власть повстанцами. Эта война разделяла дворовую ребятню на две части: на покорное, согласное на все ради спокойной, бескровной жизни большинство и отчаянное, дерзкое, готовое биться за нечто большее, чем спокойная жизнь, меньшинство, обнажая в пределах двора провинциального городка потаенную сущность миропорядка. Коля Иванов был главным инициатором и фигурантом этой войны: ведь она наполняла хоть каким-то смыслом его бессмысленное, безрадостное существование. Главными его врагами в этой войне были близнецы, его одногодки, упрямые, отчаянные, драчливые, как и он сам. Как-то Коля Иванов поймал бесхозную дворнягу и приказал своим рабам привязать ее за домом на пустыре к дубу, сказал, что собирается убить дворнягу (хотя и не знал, сможет ли убить, но уж очень ему хотелось напугать дворовых мальчишек), но не один — все должны участвовать в казни пса. Повязать кровью — это было красиво, об этом он слышал от старших ребят, уже грезивших синими звездами на плечах и синими перстнями на пальцах, и, видимо, сидело у Коли Иванова в крови, доставшись ему от его настоящего папы, бытового убийцы, сгинувшего не то в мордовских, не то в башкирских лагерях. Дворнягу с проволокой на шее прикрутили к дубу. И тут ему пришлось «делать ноги»: напротив пустыря на дороге остановился мотоцикл «Урал» с милиционером, который вглядывался в мальчишескую компанию, явно кого-то ища. Вероятно, за Ивановым уже было что-то такое, что могло заинтересовать милицию. Отсутствовал он всего минут пять-семь, отсиживался где-то на чердаке или в подвале соседнего дома, пока «минтон» вглядывался, но за это время близнецы, несмотря на сопротивление рабов, отвязали дворнягу и убежали вместе с ней в сторону заброшенных бараков. Вновь появившись у дуба, Коля Иванов взвыл от ярости: эти близнецы нарывались, вечно желая ему чем-то насолить. То, что близнецы просто хотели спасти собаку, в голову ему не приходило. Разбившись на пятерки (троим и даже четверым рабам внезапно налетевшие на них близнецы могли и вломить), возглавляемая Колей Ивановым детвора принялась прочесывать заброшенную территорию. Беглецы с собакой были где-то там, но, конечно, затаились, и, возможно, один из них сжимал ладонями пасть дворняги, чтобы та ненароком не тявкнула и не выдала их. Сколько Коля Иванов ни свистел, сколько ни звал собаку разными собачьими именами, та не выдала ни себя, ни близнецов.

Неделю потом он караулил близнецов у их подъезда, чтобы отомстить за кражу дворняги (дворняга жила в квартире близнецов, и они оба выводили ее погулять не позже шести утра, пока Коля Иванов спал), но те, всегда готовые к внезапному нападению, из подъезда выходили только вдвоем и довольно стремительно. Драться сразу с двумя было бессмысленно. Поодиночке он одолел бы любого из них. Но если их было двое, один из них сразу намертво вцеплялся в Колю Иванова, буквально прирастал к нему, стараясь только спрятать лицо от ударов, а второй, руки которого были развязаны, с наслаждением и без устали колошматил Колю Иванова кулаками в нос, в скулы, в зубы, в живот. Да так колошматил, что в конце концов Коля Иванов отпускал первого и, прижав колени к животу, закрывал голову руками. И тогда близнецы уже вдвоем колотили Колю Иванова до тех пор, пока какая-нибудь сердобольная женщина не поднимала крик на всю улицу…

Единственным человеком, который все еще видел в Коле Иванове человека, была бабушка этих близнецов. С ней он всегда вежливо здоровался, полагая, что смертельная война с ее внуками отношения к ней самой не имеет. Выпускница Императорской гимназии, она всегда приглашала Иванатика на день рождения близнецов к себе домой. Он приходил к ним в клетчатом, немного клоунском костюмчике и белой сатиновой рубашке, сидел с близнецами за одним столом и ел вафельный торт «Полярный». Близнецы смотрели на него волчатами и молчали, а бабушка близнецов расспрашивала его о матери, брате, сестре, дяде Гене и подкладывала в блюдце малиновое варенье, сваренное из малины, собранной летом близнецами в зарослях у зонтичной фабрики…