Алексей Сальников - Опосредованно [журнальный вариант]

Затем постепенно все более-менее улеглось, Веру сунули на веранду, запретив двигаться с места, заново собранная Аня усажена была перед телевизором, к Ане был подсажен Женя, но ненадолго, потому что Лена, пытаясь закончить стишок у себя в комнате, увидела Женю сначала на велосипеде, едущим по садовой дорожке, затем, хватившись, что в доме возникла подозрительная тишина, обнаружила его на крыльце, играющим в «Хартстоун» на телефоне, а после, встревоженная перекрикиваниями между Женей и дочерями, увидела, что он несет коробку сока с трубочкой, направляясь к веранде. Вера прикрикнула нагло, как чайка, и Женя без раздражения ускорился. «Господи, они будто уже расписаны, у них уже будто трое детей и общая ипотека», — подумала Лена, но прикинула, как бы не забыть и выговорить Вере, что такое змеиное поведение никуда не годится.

Отвлеченная писаниной, Лена пропустила приезд Ольги, только запоздало отметила, что да, характерно хрустели под шинами камешки подъездной дорожки, а по окну скользнуло пятно солнечного света, отраженного от автомобильного стекла. Лена вышла в пытающуюся не стать суетой суету окончательных сборов на праздник. Женя уже тащил коробку с подарком, переступая через Анины подножки, Вера шла к Ольге характерной своей слегка подпрыгивающей походкой, вместе с каждым шагом на ее плечах подпрыгивали лямки сарафана, а волосы на затылке мотались влево-вправо. Каждый раз видя, как ведет себя это каре, когда Вера куда-нибудь движется, Лена непроизвольно думала: «Хоп-хоп, хоп-хоп». Свободная от гипса рука была занята зато телефоном.

Ольга уже курила какую-то сигарету из тонких, улыбнулась Лене и радостно поздоровалась с ней, при этом успела поймать Женю одной рукой и как-то там потрепала ему то ли нос, то ли щеку, потом последовали обоюдно однорукие объятия с Верой, поцелуй почти без наклона старшей к младшей, по той причине, что близняшки были рослые и очень быстро догоняли как бы сводную сестру в росте, обнимашки с Аней и поцелуй, который, как показалось Лене, мог быть и покороче. Аня еще утром надела джинсы, да так их не сняла — начала стесняться своего тела, хотя еще и тела никакого не было, стыд перед возможными изменениями пришел к ней раньше, чем сами изменения, настолько вот она была предусмотрительная.

Женя, с приятной Лене деликатностью, попробовал незаметно уйти к выходу и пропасть, а Ольга весело предложила ему закинуть велосипед в багажник и проехаться с ними до его дома, Женя вроде бы заотнекивался, но сразу было понятно, что согласится — тотчас как Ольга к нему обратилась, в глазах его промелькнула радость или что-то вроде любопытства. Словно ища одобрения или подтверждения некой своей невысказанной мысли, Ольга взглянула в сторону Лены, так по-доброму широко улыбалась при этом, что Лена поняла — Ольга ничего не знает, и будет очень нехорошо, когда узнает, а еще хуже, когда Володя проболтается, что Лена знала обо всем очень давно. Терять именно это утро, этот день, не хотелось, не хотелось и портить праздник своим девочкам, хотя бы его начало, поэтому она улыбнулась тоже и только махнула рукой: «Езжайте уже, господи».

Стишок в голову не шел, к ноутбуку совершенно не было смысла даже подходить, первое, что сделала Лена, когда осталась одна — написала Владимиру, какая же он скотина, Владимир не ответил, его даже в сети не было, сгоряча Лена набрала его номер, но абонент предусмотрительно был вне зоны доступа, так что высказать ему, чтобы он поменьше распускал язык, было невозможно. В ярости Лена принялась убираться, начав спальней близняшек, где они как бы поддерживали порядок сами, но все равно стояла на подоконнике литровая банка с позеленевшей водой и высохшим до состояния какого-то ведьмовского снадобья букетом, пыльно было под кроватью Веры, фантики лежали возле компьютерной клавиатуры, и две пустые бутылочки из-под «Пепси» прятались за монитором. В складки кресла был засунут дырявый носок Жени с узором из перемежающихся черепов и костей, туда же куда-то был засунут изрисованный и забытый скетчбук (а на деле что-то среднее между блокнотом и альбомом, просто чуть дороже, чем блокнот или альбом). На кухне тоже творилось что-то не совсем ужасное, но знаковое, так, например, из трех тарелок после завтрака вымыта была только одна, и, скорее всего, вымыл ее за собой Женя, была вымыта и его кружка. К счастью, мусорное ведро никто не догадался выбросить, и Лена отвлекла себя от мыслей о дне рождения походом до садовой свалки, а там и разговор с соседкой состоялся через сетчатый забор, говорить было не о чем, поэтому поговорили о погоде, о том, что жара стоит невыносимая, но хорошо, что с дождями каждые четыре дня, и встретились еще родители одного из выпускников, безуспешно пытаясь всучить миску садовой земляники за высокий балл ЕГЭ, а на свалке Лена увидела ржавый коленвал, как-то еще не подобранный никем на цветмет, и текст попытался связать сравнение его с челюстью, с прикусом (слово прикус понравилось ей особенно) и недавно подобранный где-то неуверенный факт, что просодией назывался когда-то танец, сопровождавший стихотворение. Ничем это, впрочем, не кончилось, только переусложнило и без того переусложненный до состояния лабиринта черновик, но, хотя бы, отвлекло Лену на какое-то время, и теперь не только к Владимиру она чувствовала неприязнь, но и к себе — за ужесточающуюся ломку и невозможность сочинить выход из этой ломки. Все более сердясь, она прошла с пылесосом по двум этажам дома, психуя от того, что на самом деле-то оказалось, что большая часть комнат не используются вовсе, что когда-то жадно погорячилась, придумав каких-то многочисленных, постоянно гостящих на даче друзей, которые должны были появиться со временем, а так и не появились. Приезжали иногда родители Владимира, будто отрываясь сердцем от собственного сада, дядю приходилось вытаскивать в гости, постоянно разубеждая его, что храпит он не настолько сильно, чтобы слышно его было во всех частях дома, плюс, если он приезжал и был алкоголь, то дядю сильно после пары бокалов тянуло на исповеди и покаяния, а его особенно любимой темой было то, что ближе к смерти жены он чувствовал уже усталость от нее, больной, и к горю его примешивалось еще и облегчение, когда она все же умерла. Как ни странно, каждый раз слыша эту историю, Лена вовсе не раздражалась, а чувствовала, что ее встряхивают для чего-то, как бы напоминают, что когда-нибудь этакое может произойти и с ней, да что когда-нибудь? такое могло произойти в различных вариациях в любой момент, с кем угодно вокруг, и с ней тоже, поэтому она чувствовала к дяде с каждым разом все больше жалости, раз он пытался выговориться много лет подряд про этот случай, а все никак не мог. Прямо Лена о жалости не говорила, боясь его как-нибудь обидеть, надеялась, что дядя сам все понимает, раз она не перебивает его и не отвлекается.