Денис Епифанцев - Слова и жесты

Она выходит в коридор и занимается прической. Расчесывает каре на прямой пробор, слегка закрепляет все лаком.

Длинные черные жемчужные нити теперь висят на спине, спереди это похоже на строгий ошейник, я наблюдаю за ней в зеркале. Это старинное венецианское зеркало в более молодой раме. Раме лет сто, тогда как зеркалу уже, наверное, лет триста. На мгновение она замирает, взгляд уходит куда-то в себя, и в ней появляется что-то вермееровское. Не в ней самой, а в ее отражении. Вот рама, вот свет, вот она. Это длится всего мгновение, потом взгляд проясняется. Чуть поворачивается, проверяет, не слишком ли глубокий разрез на спине, не видно ли лямку. Снова оглядывает себя с некоторым сомнением, поджимает губы, а потом, как будто приняв решение, уверенно кивает и отворачивается от зеркала.

Она возвращается в кухню и отпивает из рюмки.

Берет маленькую черную сумочку-конверт и начинает последовательно складывать: ключи от квартиры, зажигалку, сигареты, телефон, кредитки, по всей квартире в самых неожиданных местах валяются наличные деньги. Она собирает их и тоже прячет в сумку.

Я скалюсь в зеркало, висящее в коридоре, и тем же жестом, что и Тема, провожу языком по верхним зубам.

Маша достает из сумочки помаду. Это вся ее косметика. Еще она берет с собой матирующие салфетки.

– Выпиши такси, – говорит она и женским движением как бы целует саму себя, цвет по губам, – все взял? Где мои перчатки?

Я подтверждаю заказ в приложении. Пишут, что через две минуты за нами приедет Таймир, значит, можно спускаться. Маша берет перчатки, одним круговым движением накидывает на плечи блестящий жакет, и мы выходим. Я вызываю лифт, она звенит ключами, закрывая дверь. Жакет слегка оверсайз, она в нем немного теряется, ее плечи кажутся меньше и нежнее, и сама она кажется как-то беззащитнее. Когда двери лифта открываются на первом этаже, она берет меня под руку, и мы, чеканя шаг, проходим по сумеречному вестибюлю. Она кивает охраннику на входе.

Он сидит за канцелярским столом. На столе стекло, под стеклом разные записки с телефонами, горит лампа, пара газет, книга, телевизор, который он убавляет, когда мы приближаемся, по телевизору передают новости. Показывают самолет.

– Мы уходим, солнышко, – говорит ему Маша, она слегка повисает на мне, запускает руку мне под пиджак, гладит по животу и спускается ниже под ремень брюк, но не глубоко, а слегка обозначая, – кстати, Костик, познакомься, это Славик. Славик, мы будем поздно вечером или рано-рано утром. Или вообще не будем, не скучай без нас, – все, что она делает рукой под моим ремнем, она делает так, чтобы охранник это видел.

Мы выходим из подъезда.

– Зачем? – спрашиваю я.

Она улыбается: «Прости, не удержалась».

– Я знаю, знаю. Не говори мне, – она смеется в такси.

Черная блестящая иномарка, похожая одновременно на дорогой чемодан и флакон духов лимитированной серии. Тонированные стекла добавляют сумрака. Я вдруг как бы оглядываюсь по сторонам и замечаю, как ярко светят фонари сквозь лобовое стекло и как этот свет практически не проникает к нам на заднее сидение, где мы оба в черном кажемся призраками. Если мы перестанем дышать, то, возможно, нас не смогут зафиксировать даже камеры. Сидения широкие, эргономичные. В салоне пахнет кожей и ванилью. Платье у Маши немного отражает свет. Иногда фары встречных автомобилей заглядывают в салон, и тогда колено или рука, там, где кожа оголена, как бы вспыхивает холодным белым искусственным светом. Я провожу пальцем по шву сидения. Там, где кожа переходит в твердый винил, пролегает граница от теплоты к холоду.

Мы сидим на заднем сиденье и Маша, как это обычно она умеет, пытается одновременно сделать несколько вещей: она сняла часы и кольцо, на коленях у нее клатч, она надевает перчатку на левую руку. Перчатка длинная, выше локтя. Потом застегивает часы, потом надевает кольцо. Вторая рука – голая, чтобы пользоваться телефоном. Я наблюдаю за всем этим действием и думаю о том, что это ее способ переживать реальность. Она, раскладывая вещи по салону, как будто обживается в комнате. Как будто переносит сюда часть своего дома. Делает это пространство своим. Присваивает его, завоевывает путем экспансии вещей. Такой круговорот вещей в машине. Она вытряхивает все из клатча, потом складывает обратно, потом снова начинает что-то искать и снова вытряхивает. Это не заемная машина, куда она села по случаю – это ее машина и ее водитель, и они едут по ее делам.

Я спрашиваю у водителя разрешение и закуриваю.

– Что ты почувствовал?

– Хм… Я почему-то представил себя героем «Карточного домика». Флирт с охранником. Секс втроем. Помнишь. Мне показалось, что ему неловко.

– Ему неловко?

– Нет. Это не история про то, что у меня есть друг, а у друга есть проблема. Я не чувствую неловкости. Но его это смутило, мне кажется.

– Заметил, да. Это удивительно. Когда мальчик флиртует с официанткой – это нормально. Когда девочка флиртует с официанткой – это странно. Когда мальчик флиртует с официантом – это странно, но бог с ним, но когда девочка флиртует с официантом – это неловко.

Они говорят, что девочке так вести себя нельзя. Это неприлично. Это непристойно. Но непристойно не потому, что девочка не может «проявлять сексуальный интерес». Это непристойно потому, что мужчина не может быть объектом активного сексуального интереса со стороны девочки. Чувствуешь?

Если девочка себя так ведет – не инициирует секс, но расценивает мужчину как объект, то она, скорее всего, испорчена. С ней что-то не то. Он лесбиянка. Она развратная. Испорченная. Вульгарная. Сколько славных слов сразу, да?

Можно сколько угодно говорить о толерантности и феминизме. Ты можешь ходить и говорить, что женщины ущемлены в правах, что на каждый мужской доллар приходится шестьдесят женских центов и так далее. Женщина имеет право быть тем, кем она захочет. Если она хочет быть стриптизершей – я не буду ее осуждать. Если она выберет быть домохозяйкой – это ее выбор.

Но когда речь заходит о настоящем проявлении власти. Когда речь заходит о том, чтобы рассматривать мужчину как объект, объ-ек-ти-вировать – вся толерантность чаще всего здесь и заканчивается.

И девочка сразу становится распутной и непристойной, плохо воспитанной. Вульгарной. Где твои манеры, девочка? Кто тебя воспитал?

Они даже готовы признать наличие яиц у взрослой бабы, как они говорят: «Она такая сорокалетняя тетка с яйцами», и там сразу образ контрол-фрика и корпоративной стервы, у которой есть эти мальчики по вызову, но девочка нет. Никогда.

Можно флиртовать только в строго отведенных для этого местах и по строго составленному плану. По строгому пассивно-агрессивному плану. Дисциплина и власть.