Денис Епифанцев - Слова и жесты

© Денис Епифанцев, 2018

ISBN 978-5-4490-3032-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Экран погас.

На секунду стало темно, а потом вспыхнул прямоугольник белого шума. Большой плоский настенный телевизор с больничной яркостью освещает темную комнату.

Блять.

Я опускаю руку с кровати, попадаю пальцами в пепельницу.

Да, блять.

Беру пепельницу и ставлю себе на живот. Болтаю рукой по сложной траектории над полом, нахожу пульт, ощупываю – по форме не тот, шевелю рукой еще, другой рукой вдавливаю пепельницу в живот, свешиваюсь с края кровати с мыслью, что просто прижимать пепельницу, даже очень крепко, недостаточно – если я наклонюсь достаточно сильно, пепел и мятые окурки красиво рассыплются по ковру. И можно будет гадать, как, наверное, гадали по внутренностям животных в Древнем Риме.

Я возьму пульт, очерчу жестом гадателя произвольный квадрат и буду искать знаки в искривлениях сигаретных окурков, их взаимном расположении и насыщенности пепельного градиента.

Нужно держать ее так, думаю я, чтобы не просыпалась. Горизонтально полу. И держать лучше на весу. Может быть, поднять вверх. Но вместо этого просто накрываю пепельницу ладонью, свешиваюсь сильнее и смотрю на пол. Вот! Нахожу пульт. Возвращаюсь на кровать, устраиваюсь. Перематываю немного назад и нажимаю на «плэй».

Он хватает ее за руку и тащит в башню. Она сопротивляется, с ее ноги соскальзывает лаковая лодочка и падает в темноту колодца со спиралью лестницы. Снаружи, кстати, башня не выглядит такой высокой. Изображение замирает и гаснет.

Блять.

Экран загорается белым.

Я спускаю руку снова и нахожу сигареты ровно в том месте, где я их оставил. Встряхиваю пачку, что-то в ней еще есть. Открываю одной рукой, большим пальцем выдвигаю одну, хватаю губами. Откладываю пачку и щелкаю зажигалкой. Синяя призма огня шумит, пружина накаливания – красная, желтая, белая. Я с силой затягиваюсь, и сигарета слегка потрескивает, дым с приятным сопротивлением через горло втягивается в легкие, заполняет их. В темной спальне, когда такой яркий белый свет, дым красивыми слоями колышется в такт моему дыханию. Тушу сигарету, сделав две затяжки.

Витька пошевелился: плотнее лег на живот, засунул руки глубже под подушку и слегка вздрогнул, значит, уснул минут пять назад. Он всегда вздрагивает, как заснет, а потом всю ночь спит спокойно. Я где-то читал, что это мозг проверяет, не умирает ли тело. Для мозга умирать и засыпать очень похоже. Он с трудом их различает и поэтому запускает судорогу, спазм, если тело отозвалось, значит, все в порядке.

Где-то под кроватью лежит телефон. Я опускаю руку и тыкаюсь в него кончиками пальцев. Экран загорается. Ее номер последний, который я набирал.

«Алло, Маш? Привет… – я говорю тихо, но внятно, – да, я знаю… Еще дома. Маш, послушай… Перестань… Я собираюсь… Перестань. Послушай. Послу… послушай меня. Ты в курсе, чем заканчивается головокружение? Нет, я не об этом… Не про тошноту… Не про обморок. „Головокружение“ Хичкока. Нет?.. Да?.. У меня, похоже, интернет отрубился, а он не до конца скачался. Они поднимаются в башню, он заставил ее перекрасится, одеться, как другая, и потащил в башню. Они поднимались, и фильм неожиданно кончился… Нет, Хичкок, насколько я помню, не страдал такими вещами… Ну, если бы это был открытый финал, должны были титры пойти… Короче, скажи честно, ты видела? Помнишь? Нет, малыш, „все умерли“ – это какой-то так себе ответ, про любой фильм можно так сказать. А в финале „Техасской резни“ все умерли. И в финале „Красотки“. Все остались живы только в финале „Династии“… Нет, короче, да? Я так и знал. Что делать-то?.. Да, я собираюсь. Да… Приму душ, оденусь и приеду к тебе. Кстати, какая форма одежды?.. Ну, костюм – это понятно… Ага… Галстук, ага… Мастрояни в „8 ½“. Ладно, посмотрю, короче, рубашка, галстук, костюм. Скоро буду».

Я нажимаю отбой. На экране остался след моей щеки. Я смотрю на экран, потом тру телефон о простынь. Ищу в пепельнице сигарету, прикуриваю, снова делаю две затяжки и вкручиваю в дно, рассыпая искры.

Смотрю на Витьку. Этот яркий белый свет по-новому освещает его. Он лежит на животе, отвернувшись от меня, обе руки под подушкой, одна нога согнута в колене. Я смотрю на его ровный короткостриженый затылок. Вижу плечи и трицепсы. Как свет и тень образуют крылья. И как крылья переходят в мелкие волны ребер. Как изогнута талия. Как столбы вдоль позвоночника образуют ложбинку и уходят под резинку трусов, где переходят в ягодицы. Его накаченные ноги, тонкое колено и мясистые, плотные икры. Пятки.

В дешевых детективных гей-романах, которые он привез из Италии в огромном количестве для языковой практики и которые теперь вслух переводит мне иногда, о нем пишут что-то вроде «отлитый из бронзы», «античный образ», «модель, достойная самого Праксителя». Переводит он обычно разные порнографическое сцены, которых почему-то всегда очень много в дешевых детективах, поэтому теперь у меня очень специфическое представление об итальянской полиции.

Я поднимаюсь взглядом вверх и смотрю на его ягодицы под шелковой тканью боксеров. Потом представляю себе его член: короткий, толстый и упругий. Но я думаю не про сам член, а про то, как он сейчас лежит. Мне не видно, поэтому я думаю, что он, наверное, прижат к бедру, указывает куда-то вправо.

«Хы, – думаю я, – по направлению к Свану».

Я выключаю телевизор. Беру телефон и включаю музыку.

Это Бах, «Air».

Он звучит четко, но так, чтобы не вмешиваться в чужой сон. Я слушаю музыку и его дыхание. Я представляю, что мы с ним вдвоем лежим на кровати посреди бескрайнего пространства воды. Это не океан, а скорее вселенский бассейн, в котором прохладно, темно и гладкая слегка хлорированная вода. Здесь нет ничего и никого, кроме нас. Мы лежим на кровати где-то в центре этого прохладного черного спокойствия.

Он живет у меня уже второй год. Кажется, второй. Может, меньше. Когда четыре года назад мама умерла и я стал жить один, я был рад тому, что он переехал ко мне. Трехкомнатная квартира – это не то место, где стоит в одиночестве переживать смерть.

В центре города.

За окном мигают вывески, бесконечно гудят машины. Люди идут в обе стороны занятые или делающие вид, что у них есть дела. На бегу глотают горячий кофе из стаканчиков навынос, откусывают сэндвичи из бумажных пакетов, говорят по телефонам, слушают музыку. Никто не гуляет, не слоняется без дела, не прогуливается. Все идут по направлению куда-то. Все хотят денег, успеха, славы, внимания, счастья, нежности и любви.

Все умирают в одиночестве.

Стеклопакет задерживает все лишние звуки, все лишние неврозы, все лишние тревоги, сомнения и неуверенности в себе, травмы и комплексы. Кондиционер создает приятную прохладу отчужденности. У меня есть круглосуточная доставка еды. У меня есть оплаченный интернет. У меня есть книги. У меня есть моя память. Мои фотографии. Мамины фотографии. Мамина одежда, которая хранит ее тепло и запах. Мамина чашка. Мамино вязание, которое так и лежит со спицами, как она их воткнула. С этим недовязанным прямоугольником. Мамины духи, почти пустые. Мамины сигареты. Мамин кофе, недопитый пакет молотого.