Денис Епифанцев - Слова и жесты

Через полгода такой жизни мне стало казаться, что жизнь уходит из меня, проходит сквозь меня. С таким звуком, когда ссыпают песок с ладони. Я хожу по музею человека, из которого не могу выбраться, и ничего не могу сделать. Я в музее, и я сам музей. Каждую секунду я на экскурсии по «до слез дорогим местам».

Поэтому, когда Витька переехал ко мне, я был ему благодарен. И за то, что он сам принял это решение, и за то, что с самого начала между нами установилась своеобразная тишина, в которой обоим было комфортно и спокойно. И за то, как он незаметно вносил разнообразие в раз оставленные вещи. Как будто на «Марии Селесте» вдруг появился живой человек.

Так же как я благодарен Машке за то, что она не приехала ни на похороны, ни на «проведать, как ты тут»… Она самая лучшая, потому что понимает все правильно. Мы оба знаем и про ритуалы, и про социально приемлемое поведение. И мы оба понимаем, что если бы она приехала проявлять вот эту заботу и участие, оказать дружескую поддержку, показать другим, какой она хороший друг – это было бы так фальшиво и некрасиво.

Она не звонила мне, не писала, никаким образом себя не проявляла, я по старинке покупал журналы в супермаркете, видел ее фото в разделах моды и светской хронике, ставил лайки в инстаграме… То есть был примерно в курсе, но это другое.

Она как-то сказала мне, что я человек, который знает о своей голове все, а значит, что бы ни случилось, я рано или поздно справлюсь, и она просто будет ждать меня на том берегу.

Примерно через полгода после смерти я понял, что надо выбираться из депрессии. Из состояния замороженности. Я вдруг увидел себя как в кино. Вот я иду по улице, вот я сижу дома и смотрю кино, вот я готовлю что-то простое. Вот я плаваю в два часа ночи в бассейне со стеклянной крышей, и, кроме меня, в зале никого, даже инструктор ушел куда-то. Самого этого взгляда на себя, осознания себя, как оказалось, было уже много, чтобы понять, что со мной что-то не так и что мне надо что-то делать. Я вдруг понял, что почти полгода не видел себя, а просто переживал. Тело, как черный кокон, внутри которого есть какая-то жизнь, но ничего не пробивается за его пределы. Все взгляды, все слова, все мысли в границах этого тела и только. Тотальная сосредоточенность на своей ране, зажимание ее руками, попытка всего себя обернуть вокруг этой боли, чтобы ее успокоить. Обернуть свое раздробленное тело, похожее на старую резиновую грелку, из которой слили всю горячую воду, вокруг железного ледяного шара. Но чем больше ты пытаешься, тем больше шар, тем тоньше ты, тем ледянее.

А через полгода, когда силы зажимать рану кончились, когда тепла больше не осталось, когда боль стала некой частью, я вдруг понял, что я все еще есть и что с этим ничего нельзя сделать, а только смириться. Эта боль меня не убила, как мне казалось, и теперь эта боль – это я, просто я. Сейчас она большая, но со временем, рано или поздно, она станет просто частью меня. Будет что-то большее, что определенно уменьшит боль не в объеме, но в масштабе. Сейчас моя боль огромная, как дом, но насколько этот дом большой на фоне небоскреба?

И тогда первое, что я сделал – написал ей смс: «Спасибо». На что она ответила: «Доктор Ливингстон, я полагаю».

Иногда я думаю – а если бы я не справился? Мы бы расстались?

И понимаю, что ответ только да. Очевидно, что она дала бы мне шанс и, возможно, не один, но я бы первый замечал этот взгляд, эту холодность, эту оторопь. Наши встречи становились бы все реже, причины, почему мы не можем встретиться, становились бы все банальнее и невнятнее. Через некоторое время она прекратила бы всякие контакты. А если бы я попытался проявить настойчивость, упорствовал в своем нытье – перестала бы отвечать на звонки.

Но скорее всего, я бы просто не показал ей себя таким. Вот это сломанное и жалкое нечто. Зачем ей знать, какие бывают финалы.

Слабая женщина – это красивая поза. Это пространство соблазна и эротики. Это красота жеста. Слабая женщина – это упоительная манипуляция. Как же приятно быть сильным мужчиной, которым крутит слабая женщина. Что за невероятная сексуальная игра – обещание интимности без всяких гарантий.

Но слабый мужчина?

Женщина, которая давит пальцами тараканов о металлический прилавок. Крупная такая продавщица в провинциальном магазине. С агрессивным красным ртом и в несвежем халате. Вот во что превратит женщину слабый мужчина.

И Витька.

Мы познакомились с ним еще в институте. Он учился на параллельном факультете. Был крепкий, высокий спортсмен, с телом пловца и жестами гориллы. В его красивых крупных ладонях пропадали мелкие предметы. Кожа всегда была смуглой. Где-то в Италии жила его мать, к которой он летал почти каждый месяц. Зубы ослепительно белые, улыбка широкая, а ногти по-детски розовые. Мы были с ним одногодки, но совершенно разные. Он учился на юриста, я на филолога.

Я помню, я сидел на скамейке перед институтом и читал какой-то китайский роман. У меня всегда с собой большая сумка, набитая книгами, и там всегда есть старинный китайский роман. Он толстый, он надежный. Он повышает базовое чувство безопасности. Я чувствую себя увереннее, когда у меня под рукой «Сон в красном тереме». Рядом торчал куст с первыми мелкими листочками. Светило солнце. Была вторая половина дня. Занятия к тому моменту же кончились. Моя группа уже разошлась, а я же сидел и ждал Машку. Она должна была за мной заехать, и мы бы отправились обедать. Я пытался читать, но никак не мог сконцентрироваться на книге, я все смотрел на него. Он стоял в окружении своих одногруппников. Он курил. Я видел, как девочки заглядывали ему в глаза откуда-то снизу и старались его коснуться. Взять за руку или приобнять за талию. Он тоже все видел и принимал их спокойно.

Вокруг него всегда крутились стайки девочек. Сколько он учился, с ним рядом всегда шла какая-нибудь студенточка с вечным предложением сходить вечером в кафе или кино. Вначале это были одногруппницы, потом младшие потоки, когда он поступил в аспирантуру и стал преподавать, то на его лекциях было не продохнуть, так много было у него поклонниц.

Когда мы встречались в коридорах института, я понимал, почему они за ним ходят.

Он смотрел всегда прямо и смело. Открыто и без агрессии. В нем было что-то, что давало уверенность и тебе. Просто, когда он смотрел на тебя, ты сам становился выше и лучше.

Улыбался он редко, но очень обаятельно.

Но при всем этом он всегда держал дистанцию. Тоже для этого не предпринимая никаких особых усилий. Просто ты всегда понимал, где граница его личного пространства и что ее не следует нарушать. Некоторые считали это высокомерием.

И вот я сидел и ждал Машку, которая, как обычно, немного опаздывала из-за этих пробок, и посматривал на него поверх темных очков, а когда он замечал мой взгляд, я делал вид, что читаю. Всегда свободный в выборе пристрастий и не стесняющийся желаний, я мог легко подойти к понравившейся девушке или парню и дать свой номер телефона, объяснив, что, вот, ты мне нравишься, давай как-нибудь куда-нибудь сходим. Это было легко и естественно, потому что это самое важное. Естественность, с которой ты общаешься, легкость, с которой ты завязываешь контакт, как первый знак того, что все остальное общение будет простым и легким.