Денис Епифанцев - Слова и жесты

Так что я сейчас буду строить образ. Куплю костюм со странным кроем, который, он, знаешь, он вроде как все оставляет на месте – там талия есть, грудь, бедра. Все так, как надо, и там, где надо, но он добивается этого эффекта каким-то другим образом. Не таким, как все привыкли. Там, где должны быть вытачки под грудь – просто складка, там, где должна быть задница – много складок. Что-то есть в нем – нелогичное. Вроде должно бы вот так, а тут раз и эдак.

Но при этом все остальное хочу, чтобы было очень симметрично. Прямо выкладываю симметрию поверх. Ну и все остальные вещи – золото, меха, сумки, часы.

Смотрю на реакцию и количество валюты, которое мне это приносит. Фиатной, социальной. Не важно.

Ну и, конечно, самое ужасное, что я, кажется, что-то такое нащупала, потому что начинаю уже наглеть и вообще с потолка беру ценник, а люди соглашаются и преданно смотрят в глаза, – Маша делает паузу.

– Просто я думала, что все-таки все не так просто. Не настолько. Что люди хотя бы иногда думают. Что оценивают мою игру. Понимают, что я хочу сказать.

Я молчу. Жду продолжения.

– Просто мне кажется, что люди в некрасивой одежде делают свою работу плохо.

Маша смотрит куда-то в сторону. Кажется, обдумывает мысль, как продолжить. Покусывает нижнюю губу. Я наблюдаю за ней.

Она целовалась?

Когда она так покусывает нижнюю губу – это значит, что она вспоминает поцелуй.

– Ты не ночевала дома?

– Что? – она даже слегка покраснела. Похоже, я застал ее врасплох. – А, ты об этом, – она улыбается, – да, была у Игоря.

О, Игорь – это не совсем удачная Машина любовь. Я не очень в курсе, что между ними произошло, но в один прекрасный момент она пропала из виду, а через месяц сидела у меня и разливала из серебряного чайника разведенный медицинский спирт, в котором плавали апельсины, гвоздика и еще какие-то травки (почему-то мы в тот раз пили как-то так) по чашкам через ситечко и рассказывала, что с ней было в этот месяц, как она жила у Игоря, попутно выскребая ложкой травки из ситечка обратно в чайник.

– Удивительный опыт, должна я заметить, – говорила она с легкой бравадой, за которой скрывалась усталость.

– У нас был невероятный секс. Очень классный. Он сильный, уверенный, наглый. Знаешь, когда мужчина ведет себя так – это расслабляет. Хорошее ощущение. Не всегда, конечно, но иногда этого очень не хватает. Но потом он начинал говорить, и все, что мне нравилось в сексе: уверенность, наглость и сила – оказывались раздутым самомнением, тупостью и какой-то ограниченностью. Какой-то реально тихий ужас. Но самое главное – он искренне уверен, что он идеален. Я как-то этого не замечала, а когда заметила, все разом как-то потускнело. Все, что мне нравилось, начало сначала раздражать, а потом реально бесить. Даже в сексе. Я попробовала сделать что-то другое – оказалось, что он по-другому и не умеет. Это собака, которая знает всего один трюк.

Потом, подумав, она добавила: «Нет, не идеален, он искренне уверен, что ему должны, так, наверное, правильней. Он живет с мыслью, что вокруг, раз он так хорош собой, все только и думают, как бы его осчастливить. Поэтому, когда я заявила, что он, конечно, лучше многих, но есть еще куда расти, это серьезно подломило наши отношения».

– И как все прошло? – спрашиваю я.

– Знаешь, очень странно. Я бы даже сказала, мучительно. Когда два человека занимаются сексом, чтобы повторить давние ощущения, но при этом оба друг друга не хотят… То есть вот совсем. Ни капельки. Я лежала и думала: «Вот он бы с удовольствием сейчас бы спал. Да и я с большим удовольствием сейчас бы просто забралась в свою постель, под свое одеяло и спала бы». Он меня трахает, а я думаю, что надо вызвать такси, потом ехать. Потом дома надо в душ, а уже поздно. И будет еще позднее. Вот это вот все. А какие у меня планы на завтра. А не записаться ли мне на маникюр. Вот такое. Очень страшное ощущение. Мне кажется, я коснулась старости. И смерти.

Смерть – это ведь когда все становится одинаково безразличным. А он был мне безразличен, так, знаешь… – она замолчала, подбирая сравнение, – не знаю… В общем, просто безразличен и все. И я ему.

Принесли салаты, пока официант расставлял тарелки и прочее, Маша сидела неподвижно и смотрела на меня, не отрываясь, странно сигнализируя глазами. Я даже подумал, что, может, у меня ширинка расстегнута или что-то такое, но я сидел, и, в общем, я не придумал вразумительного объяснения ее немного странному поведению.

– Приятного аппетита, – сказал официант и ушел.

Маша наклонилась ко мне и громко зашептала:

– Слушай, а это будет очень странно, если я не сниму перчатки?

Со всей серьезностью, на которую я был способен, я ответил:

– Да.

Маша расстелила на коленях салфетку и, сказав «отлично!», начала перемешивать салат, попутно запуская вилку в мою тарелку, чтобы выловить тот самый сыр.

Дальше, напротив нас, сидит Пашик, он пьет вино в одиночестве и читает «New Yorker».

Я набираю его номер.

Посмотрев на дисплей, он нажал на кнопку и поднес аппарат к уху.

– Алло, – сначала увидел, а потом услышал я.

– Привет, дорогой, что делаешь?

Маша оторвалась от салата и посмотрела на меня, я подбородком указал на Пашика, который нас не видел и включил громкую связь.

– Сижу, пью кофе.

– Ты в Лондоне?

– Да, – ответил Пашик, не задумываясь.

Маша прыснула в салфетку.

– Здорово, как там погода?

– Солнечно, – он врал, не краснея.

– Слушай, – вдруг спохватился я, – сделай одолжение, зайди, я дам тебе адрес, забери мои рубашки у портного.

– Я, вообще-то, немного занят, – ответил он, – я немного не один сейчас.

– Ладно, Пашик, не ломайся, я тебе с выставкой помогу.

– Правда? – он немного подскочил и скрестил ноги под столом.

– Конечно, мы же друзья. Только есть одно условие.

– Какое? – голос стал подозрительным.

– Маша купила себе хрустальный шар, и мы сейчас гадаем. Шар говорит, что ты прямо сейчас читаешь журнал, я думаю, что это «New Yorker», только мы не уверены, за какой год, ты не подскажешь?

Небольшая пауза в трубке, Пашик стал оглядываться и, наконец-то, меня заметил. Раздался хохот и гудки. Он направлялся к нам.

– Вот сволочи же, – сказал он. Поставил свой бокал на наш столик, положил телефон и крутанул к себе стул от соседей, – так что там с выставкой?

– Вот, ты видишь, – сказал я Маше, как будто Пашика рядом не было, – неблагодарная бездарность.

– Ну-ну-ну, – запротестовал Пашик, – неблагодарный – это всегда, но насчет бездарности – это вы погорячились.

– Поразительно, – сказала Маша, точно так же игнорируя Пашика.

– Эх, вы, – сказал Пашик, притворно понурясь, – а я-то думал, мы друзья.

– Ох, солнышко, – сказала Маша и погладила Пашика по щеке рукой в перчатке, – у нас не может быть друзей. Или любовники, или враги.