Денис Епифанцев - Слова и жесты

И вот это приятие ритуалов – это отказ от своей природы. Это отказ от человеческого.

И именно поэтому мы молчим. Нас душит гнев.

Я смотрю на Машу, она не знает, куда деть руки, автоматически стягивает перчатки, находит в сумочке пачку, закуривает, начинает снова натягивать перчатки на руки.

– Полный пиздец, – шипит она сквозь зубы и фильтр.

– О том, как наступает чудовищная тьма? – я смотрю в окно на горящий огнями город, мы въезжаем на эстакаду, дома плавно с ходом автомобиля опускаются куда-то вниз. Отсюда виден центр города. Он переливается искрами, весь сверкает, как хрустальная многоярусная люстра, как если бы ты смотрел изнутри этой люстры. Цветная реклама, небо прорезают прожектора, – вся эта история о том, как наступает чудовищная тьма.

Некоторое время мы едем молча.

– Кстати, – Маша затягивается и замолкает, – о Набокове, – выдыхает она, – я тут на досуге поняла, в чем смысл твоего любимого выражения.

– Какого?

– Ну, того, китайского, – Маша постепенно возвращается, – о том, что тот, кто может написать стихотворение о снеге, разберется со всякой бумажной волокитой. Помнишь?

– Ну, конечно, помню, – отзываюсь я.

– Помнишь, как пишутся китайские стихи?

Я задумываюсь:

– Напомни.

– Ну, старая история о том, как спросили одного японского мастера, как писать китайские стихи, он сказал, что оно должно состоять из четырех строф: первая называет предмет, вторая его раскрывает, третья рассказывает о чем-то постороннем, а четвертая все их связывает.

– У одного торговца из Киото было две дочери, – перебиваю я, – одной восемнадцать, другой двадцать два…

– Ей было не двадцать два.

– Это я для рифмы.

– Рифмы?

– А ты бы как хотела?

– У них вообще нет рифмы, у них иероглифические горизонты, какая там может быть рифма?

– Мечом людей воин убивает, а эти девы убивают взглядом. И видно это из народной японской песни.

– Правильно, – пепел падает куда-то на сиденье, Маша этого не видит, я начинаю думать, не прожгла ли она себе платье, – вот смотри, – продолжает она, – ты всегда говорил, что человек, который может описать красоты снега, способен разобраться с делами просто потому, что достаточно эстетического. Оно такое все самооправдывающее. Правильно?

– Ну?

– А вот и не ну. Фишка в чем? Человек, способный понять красоту мира, это еще не факт, что он может в этом мире жить, но человек, знающий правила, схему, как написать стихотворение, и какая разница, о чем: о снеге, снегирях или невыносимой легкости – он способен разбираться с делами. То есть совсем грубо говоря, филологическое образование дает возможность понять, как мир функционирует, ты же помнишь, до двадцатых годов прошлого века все писали книги о людях, теперь пишут книги о книгах о людях. Короче, тот, кто может написать роман, организовать мир, так сказать, по правилам языка, тот способен это делать не только на бумаге, но и в жизни. Понял?

– Интересная теория… Никогда не думал в таком контексте, – хотя, на самом деле, только что именно об этом и думал.

Мы въезжаем на парковку перед «Набережным». Машина останавливается.

– Подождите нас, – говорю я, протягивая водителю деньги и открывая дверь, – мы недолго.

Идем в сторону супермаркета.

– Удивительно, правда? – говорит Маша, затягиваясь последний раз и выбрасывая сигарету.

Мы входим через крутящиеся двери в торговый центр.

Как и все другие торговые центры – это здание в несколько этажей, которое одновременно пытается быть минималистичным и космическим, как архитектура Захи Хадид, но деньги на него давал не интеллектуал с тонким вкусом, а отдел маркетинга – поэтому то тут, то там встречаются золотые виноградные гроздья, какие-то уродливые скульптуры и прочие излишества. То ли дворец, со стен которого не все очистили, то ли, наоборот, музей современного искусства, в котором финальную отделку проводили сумасшедшие турки.

На первом этаже располагается гигантский сетевой супермаркет. Три кассирши вяло переругиваются со слегка нетрезвым покупателем. На удивление пусто.

Двое охранников сидят на посту и смотрят телевизор. Передают новости. Девушка с микрофоном стоит на фоне ярко освещенного самолета и что-то говорит. «Ситуация критическая…», успеваю прочитать я внизу экрана на бегущей строке.

Мы проходим мимо овощей и фруктов, журналов, чашек и разной кухонной утвари, неожиданного стеллажа с книгами, витрин с нарезками, сырами, огибаем пространство по широкой дуге, направляясь к винному отделу. Остается примерно пятнадцать минут до одиннадцати, и отдел уже понемногу перегораживают.

Маша идет чуть впереди, не оборачиваясь, твердой походкой и с высоко поднятым подбородком.

– Именно так выглядят современные коммуникационные технологии, – говорю я.

– В смысле?

– Чтобы добраться до сути, тебе приходится пройти по запутанному лабиринту. Все очень красиво, блестит, манит, расставлено в соответствии со строгими правилами и оплаченными условиями размещения. Все, чтобы создать впечатления выбора и смысла. Тогда как за каждой красивой упаковкой: сделана ли она креативным и модным дизайнерским бюро или, наоборот, так, чтобы ни в коем случае не выделиться среди других таких же – скрывается один и тот же продукт с одним и тем же набором свойств. В некотором смысле сегодня нет разницы не только между двумя видами консервированного горошка, у которых цена за банку назначается не по критериям качества самого горошка, а чем-то совершенно другим, но и между консервированным горошком и порошком для стирки.

Мы проскальзываем между рядов, находим нужную нам бутылку и идем к кассе.

Маша показывает подбородком куда-то вперед – Руслан.

– Руслан, – говорю я и расплываюсь в улыбке, – вечер добре.

– Привет, – говорит Руслан и немного смущается, – а вы чего такие нарядные?

Ему немного за тридцать. Он невысокий брюнет с фигурой «водитель со стажем»: тонкие ручки, тонкие ножки, пивной животик и бока на пояснице, которые больше, чем плоская задница. Он работает арт-директором в самом модном заведении города – «Фэрбенксе».

– Вот. Собираемся к тебе. Берем шампанское. Заедем, отметимся и поедем дальше. А ты что тут?

– А я? Да, вот… продуктов домой купить надо, – говорит он, продолжая смущаться, – так, по мелочи.

Маша заглядывает к нему в корзину – бананы, фисташки, ягнятина и шампиньоны. «Эвиан», «Вог», текила. Нехило.

– Ну ладно, – говорю я, делая шаг в сторону от него, – рады были тебя видеть. Увидимся. Пока.

Мы идем дальше, даже не выслушав его прощания.

– По-моему, он пидор, – говорит после паузы Маша.

– Ты тоже так думаешь? Даже несмотря на жену?

– Нет. Не в этом смысле. Он не тот пидор, который спит с мужиками, просто пидор в жизни.