Денис Епифанцев - Слова и жесты

Разочарование Кирилла понятно – он знает, как я к нему отношусь. И знает, что значит моя рекомендация.

Я располагаюсь с другой стороны, напротив Кирилла. Жекуня между нами, но тут же поворачивается к нему спиной, ставит между нами стакан, от которого пахнет чем-то травянисто-лекарственным, передвигает поближе телефон, блюдце со сдачей и начинает рассказывать.

Я думаю об этом жесте. На блюдце всего пара сотен, и, зная Жеку, могу представить, что она оставит их на чай бармену. Но то, что она их передвигает ближе к нам каким-то автоматическим, нерефлексированным жестом – это что-то вроде жеста недоверия. Как будто она боится, что Кирилл присвоит эти деньги.

Кирилл видит, что на него больше не обращают внимания. Он стоит и переминается с ноги на ногу. Он не совсем понимает, что ему делать. Я украдкой через очки поглядываю на него.

– У меня ощущение, что сегодня был худший день моей жизни, – говорит Жекуня тем временем, она говорит это не столько для меня, сколько для того, чтобы просто говорить. Ей очень хочется избавиться от Кирилла, она смотрит на меня, как утопающий на спасательный круг, который всего в паре метров, но сил плыть уже не осталось, и руки, кажется, вот-вот ослабеют, и ты, даже с некоторым облегчением, пойдешь ко дну. Если вдруг я сейчас по каким-то причинам уйду: в туалет, замечу кого-то в толпе и пойду поздороваться, даже просто отвечу на звонок – и Кирилл снова, воспользовавшись ситуацией, начнет пытаться с ней общаться, у нее, судя по всему, случится приступ.

– У меня ощущение, что сегодня был худший день моей жизни, – говорит Жекуня, – и он все никак не кончится.

Я поднимаю руку, и ко мне подскакивает бармен: «Maker’s Mark, полсотни со льдом».

После чего поворачиваюсь к Жеке и слегка наклоняюсь к ней: я очень внимательно тебя слушаю, Жека, мне очень интересно, что ты говоришь, я очень хочу с тобой пообщаться – говорю я этим жестом.

– Вначале у меня сломалась машина, – Жека вздыхает с облегчением и начинает говорить немного медленней, – я заехала по дороге, куда смогла, и весь день проторчала в мастерской. У меня случился приступ паранойи, и я боялась уйти, следила, чтобы с машиной ничего не сделали. А там было жарко, влажно и воняло всей этой резиной. Душно, и эти рабочие. Один из них строил мне глазки и все пытался взять «телефончик». Слово-то какое неприятное – «Девушка, а не дадите ваш телефончик». Я потом поняла, что он правда думал, что это я так проявляю внимание. Пока я думала, что они обчистят мне машину, они думали, что я хочу с ним… обменяться телефончиками… Насмотрятся своего «Ленинграда» и фантазируют. Убила бы!

Бармен приносит мои полсотни. Я отдаю ему купюру.

Кирилл делает вид, что увидел кого-то из знакомых, он машет им и делает жест рукой – мол, я сейчас подойду. Оборачивается к Жеке и говорит: «Ну, ладно, пока. Созвонимся», – трогает ее за плечо и уходит.

Жека оборачивается и ждет, когда он отойдет хоть немного. Потом поворачивается ко мне и, слегка закатив глаза, облегченно, с намеком на усталое раздражение выдыхает:

– Господи! Ну, какой же мудак.

Она снова смотрит вслед Кириллу, на лоб ложится вертикальная складка.

– А потом я приехала сюда, – продолжает она после паузы, – и он прицепился. Он рассказывал мне про то, как он был за кулисами на каком-то показе – «Модели пьют водку из горла и едят палочками салаты из древесных грибов из пластиковых контейнеров – в общем полный fashion» – это он так сказал. Я сижу и думаю – каким надо быть недочеловеком, чтобы так. Блять. Это что вообще значит? Посмотрите, как я близок миру фэшн? Я вращаюсь среди вот таких людей? Или этот налет презрительности и пренебрежения должен произвести на меня впечатление? Чувак! Блять! Я фотограф! Я их всех по именам знаю. Они мне звонят и просят приехать.

Меня чуть не вырвало. Я все хотела спросить, чей был показ, набрать потом и спросить – какого хуя.

Я улыбаюсь Жеке тепло и нежно. Мне очень нравиться ее непосредственность, она одна из немногих, кто умеет говорить так просто. Она очень искренняя и, если ей что-то не нравится или ее что-то раздражает, она практически никогда не сдерживает себя.

Это, конечно, иногда доставляет ей массу неудобств, пару месяцев назад она даже разошлась с хорошим парнем из-за этого. Но, с другой стороны, подобный стиль поведения очень легко отделяет зерна от плевел, и если рядом с этой искренностью остаются люди, значит, они ее любят не за что-то, а просто любят такой. Я очень ценю в ней это качество. По большому счету она практически единственный человек – исключая Машу, – который скажет тебе все в лицо. Плюс ко всему она профессиональный фотограф – и от этого ее мнение в некоторых вопросах становится кратно ценнее.

– Жека, – говорю я и хитро улыбаюсь, глядя на нее немного искоса, – сегодня тот день.

Жека тоже начинает улыбаться, все проблемы стекают, как вода, и смотрит на меня точно так же как и я:

– Я жду звонка, – отвечает она.

Мы замолкаем на секунду. Я поднимаю голову и оглядываю клуб. Вокруг много красивых и нарядных людей. Но лица, которые я вижу, и взгляды – напряженные. Как будто никто не веселится просто так. Все веселятся с целью и поминутно сверяются – все ли видят, как им весело, все ли понимают.

Или это мне это просто кажется, потому что я сам напряжен?

Меня снова мутит, как тогда. На танцполе мигают стробоскопы, вокруг жарко, запахи парфюмов и пота смешиваются, и если раньше меня эта смесь соблазняла, то теперь кажется вонью, горячее тело слегка наваливается на меня сзади, пытаясь пробиться к бару, привлечь внимание бармена. Я покрываюсь холодным потом. В животе вдруг образуется точка черной кислоты. Меня скручивает спазм.

Я оглядываюсь по сторонам, крепко держась за барную стойку. Жека что-то говорит мне, но я не слышу ее. Я глубоко вдыхаю и пытаюсь сосредоточиться на ее губах. Спазм проходит. Наступает вторая стадия – лихорадка. Меня знобит.

– Что? – спрашивает Жека, поймав, видимо, мое состояние.

– Мне надо в туалет. Прости, зайка, если что, мы в чилауте, подгребай.

Как только я отворачиваюсь, улыбка сходит с моего лица. Мне физически трудно улыбаться. На лбу выступает мелкая испарина – ваш лоб как бисерный. Мне реально хреново.

Я спускаюсь со второго этажа и иду в сторону туалета. Здесь прохладней, и я чувствую недолгое облегчение.

Мне навстречу движется Алла. Я не успеваю от нее спрятаться: свернуть некуда, мы как будто входим в пространство, специально освобожденное для нас, как в центр хоровода или око торнадо. Здесь даже, кажется, тише, чем вокруг.

Я на секунду представляю себе, что сейчас мы начнем разговаривать в центре круга, а все повернутся к нам лицом и будут ладонями задавать ритм. Что-то среднее между проповедью в афроамериканской церкви и песней из «Танцующей в темноте». И я бы отказался, но приходится идти вперед не сворачивая.