Дарья Бобылёва - Вьюрки [журнальный вариант]

Тамаре Яковлевне нездоровилось, она полулежала на диване вся в подушках и котах. Но малиновая настойка быстро ее взбодрила, она разрумянилась, подобрела. Поговорили о погоде, о высоком атмосферном давлении, о том, снимать уже помидоры или подождать. А потом Катя ненавязчиво перевела разговор на прежние времена, когда погода всегда была хорошая, лето длилось сколько полагается, Вьюрки можно было покинуть в любое время, а участки получали приличные, заслуженные люди. Вот, например, семья Юлиной бабушки — большая, наверное, была, работящая, дружная…

— Дружная, — закивала Тамара Яковлевна. — Дом вон какой отгрохали, сад — всё сами. А беседка какая! И яблони голландские. Лучшая дача в поселке была, и у генералов таких нет. — Тамара Яковлевна погрузилась в воспоминания, прижимая к груди толстого рыжего кота. — Гости у них бывали, молодежь, танцы, я сама ходила… И работали тоже, не белоручки — огурцов по десять кило снимали…

— И такую хорошую дачу забросили?

— Вот и я говорила — что ж бросать, столько вложено! Опостылело им. Это уж после того, как с Зоечкой несчастье случилось. Слышали, наверное? Ужас, такое несчастье…

— Вроде там мать младенца убила?

Тамара Яковлевна к неудовольствию кошек резко рубанула воздух рукой:

— Не убивала она, нечего сплетням верить! Не знают, а судят! Приспала Зоечка дочку, во сне случайно задавила. А после умом тронулась. Похоронила прямо на участке — и в милицию: я, мол, убила…

— А вы откуда знаете, что она случайно? — не выдержала Юки и получила от Кати локтем в бок.

Тамара Яковлевна прищурила мерцающие по-кошачьи глаза:

— Я, милая, все знаю… Признали Зоечку невменяемой, положили в лечебницу, да и с концами, царствие небесное. А вот девочку не нашли, милиция приезжала, весь участок изрыла, а трупика и нет. Только Нюра, бабушка твоя, мне рассказывала, что племянница к ней во сне ходит. Растет, говорила, потихонечку, совсем ведь кроха была…

— Ногами ходит?

Тамара Яковлевна удивленно приподняла брови, а Катя опять толкнула Юки в бок.

— Девочка эта… она ведь… она ведь инвалидом была, да?

— Кто тебе глупость такую сказал? Чудесная была девочка, совершенно здоровая.

Когда Катя провожала Юки до дома, было совсем поздно. Юки молчала, переваривая историю несчастной бабушкиной сестры, о которой она никогда не слышала. Катя толкнула калитку, Юки увидела свой участок и с необыкновенной отчетливостью вспомнила шлепающие по полу ладошки. Она вцепилась в Катину руку и запричитала: нельзя здесь ночевать, кто знает, угомонилась эта штука или нет, может, они не там закопали сережку…

— Утихни, — сказала Катя и потянула Юки во флигель.

Она поставила у двери раскладушку, спросила, найдется ли запасной комплект белья. Юки сразу почувствовала, что она — под защитой, «в домике».

— А если все-таки придет? — шепотом спросила она, когда погасили свет.

— Вот и проверим, — ответила с раскладушки Катя. Помолчала и вдруг спросила: — А у нее точно не было ног?

— Не было. Но ведь Тамара Яковлевна сказала…

— Это игоша…

— Чего? — приподняла голову Юки.

— Ничего. Спи.

Ночью было тихо, а утром они позвали Пашку с Никитой и поставили забор между участками Юки и покойного Кожебаткина на прежнее место. Юки запомнила, что Катя обозначила жуткую девочку каким-то странным словом, а вот само слово растеклось в памяти. Осталась только уверенность, что было в этом слове что-то лошадиное — так глупо, прямо как в рассказе из школьной программы. Юки побоялась, что Катя станет над ней смеяться — а для пятнадцатилетнего человека нет ничего более унизительного, — и не стала расспрашивать.

Когда Ромочка увидел того в лесу за забором, он сразу рассказал маме, но мама не стала слушать. Мама никогда его не слушала. Он не обижался, так уж была устроена мама. С ней было тепло и вкусно, а на ночь она подтыкала ему одеяло, чтобы Ромочка безмятежно спал в мягком коконе. Он очень боялся того, кто сидел под кроватью и хватал за свесившуюся во сне ногу или руку. Целиком его Ромочка никогда не видел, только лапы — серые, голые, многочисленные. Один раз, когда ходили в специальное место, где было много аквариумов с разными водяными зверями, Ромочка испугался зверя креветки: если его увеличить, лапы получатся точь-в-точь как у того, под кроватью. Ромочка пытался сказать маме, но она не слушала. Зато всегда подтыкала одеяло, чтобы было не так страшно. Даже на даче, хотя зверь оставался в городе: он, наверное, мог жить только там.

На даче раньше все Ромочке нравилось, пока он не проснулся однажды в совсем другом мире. Откуда-то пришли и поселились во Вьюрках странные существа, которых Ромочка толком описать не мог. Первого он увидел на рассвете того дня, когда мир изменился: стояло в лесу за калиткой что-то темное, высокое и покачивалось. Деревья в одну сторону, а оно — в другую и смотрело на Ромочку, но не глазами, потому что глаз не было. Дачные люди тоже заметили, что мир изменился. Только вот всяких странных как будто не замечали, смотрели мимо и даже проходили сквозь них как ни в чем не бывало. Но это потому, что те прятались: таились в темных углах, прикидывались тенями и бликами.

Таня жила в ветхой синей дачке у самой реки и ни с кем не общалась без необходимости, все время уделяя сыну Ромочке. Крупный, долговязый, приближающийся к совершеннолетию, но застрявший в малоосмысленном детстве, Ромочка ездил по поселку на велосипеде, посматривая из-под густых мужских бровей безоблачными глазами, купался в Сушке, с ревом прыгая с мостков, бродил в лесу, держась поближе к забору и иногда пугая грибников внезапными безмолвными появлениями из кустов.

Таня первой начала паниковать на собраниях, когда Вьюрки замкнулись, потому что ей надо в город, у нее недостаточно лекарств для больного ребенка. Прежде никто и не знал, что Ромочка ежедневно поглощает пригоршню таблеток. Таню успокаивали, объясняли, что ушедшие дачники исчезают, поэтому лучше потерпеть и выждать. Тогда во Вьюрках еще верили, что снаружи идет помощь, ведь, в конце концов, не могли там оставить без внимания пропажу такого количества людей. Но даже веские заверения Клавдии Ильиничны вскоре перестали действовать на Таню, она прекратила ходить на собрания.

Ромочка видел, что мама расстроена, и пытался объяснить: не надо бояться нового мира. Он ведь и сам сначала каждую тень подозревал в недобром, не спал по ночам от страха, а потом присмотрелся и понял, что всякие-разные тоже боятся. У них и вид был растерянный, совсем как у дачников. Словно для них перемены оказались таким же внезапным потрясением. На беженцев они были похожи, на робких переселенцев с узелками. Лишь некоторые из них обращали внимание на людей, рассматривали их и трогали — например, тот, из леса. Вот его точно можно было бояться, он следил за дачниками, бесшумно вздымаясь земляным столбом у самой ограды. А за остальными даже интересно было наблюдать, дивясь их причудливости: не люди и не звери, они только напоминали изменчивыми очертаниями кто медведя, кто корягу, кто тетеньку. Ромочка спрашивал у взрослых, кто пришел во Вьюрки и как их нужно называть, но взрослые смотрели на него с таким же непониманием, как и всякие-разные, когда он пытался спрашивать у них.