Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Дич проскальзывает между жердинами в загон и там начинает покрикивать на телок, которые рвутся к выходу:

— Что за скотина?! Друг друга готовы затоптать.

— А было такое. Как раз тут, — говорит зоотехник, не забывая записывать в блокнотике. — Дожди шли, грязь по колено. Двух и затоптали.

— Ну-ка, слабым дорогу!

Дич замахивается на рогатую, та кидается вперед, оттесняет телок помельче и мимо зоотехника вылетает из загона. Степан замечает в ее белом ухе черный пластмассовый номер — две тройки — и не верит своим глазам: неужели тот самый номер? Как он оказался у этой рогули? Откуда он взялся?

Загон покинули последние телки. Зоотехник быстренько прошелся по своим заметкам в блокнотике и удовлетворенно усмехнулся:

— Все на месте. Все триста.

— Вот так! — отрезает Дич, зло таращась на зоотехника. — А вы?.. Что вы про нас подумали? По всему колхозу слушок пустили, что мы тут извели телку, что мы не пастухи, а живодеры…

— Слушок пустил неизвестно кто, а мы вот проверили. Слушок не подтвердился. Извините. — Зоотехник ладонью утирает вспотевшую не то от жары, не то от волнения большую розовую лысину.

Дич доволен, сияет. Дич продолжает наступать:

— Ага, теперь так «извините»? А как председатель? Он там, поди, уже собирает правление? Скорые вы на расправу.

— Ну, какое правление? — за председателя, за себя, за весь колхоз оправдывается зоотехник. — Телки ведь на месте? Какое теперь правление?

— Ага, на месте? А кто на этом, на рабочем месте, здесь, в поле, будет нас кормить? Мяса нет, молока нет, хлеб с перебоями. Что нам — пасти скотину или по магазинам бегать? Как работать, так «ау»! — где вы там, городские, подсобите, а как покормить — так некому? Вот и приезжай к вам, помогай…

Дич еще долго напирал на зоотехника. А Степан смотрел на них и думал: ну что ты, пожилой человек, отступаешь, как виноватый? Чего боишься? Этот — мастер глотку драть. В деревне у стариков каких украл телку, а тут — герой. Нацепил на нос черные окуляры, сховал за ними свои хитрые глазки и думает, что обвел всех вокруг пальца.

Степан отворачивается, идет к реке. Садится на берег. Купаться пропала всякая охота. Все доброе, что было в душе, замутил Дич, от всего охоту отбил, и теперь Степан не знает, как им тут, на одном лугу, жить дальше. Жить, как жили? Нет, невозможно. Но как иначе?

Следующей ночью, когда Дич храпел на весь луг и рядом с ним тихо спал Цырля, а в небе сияла такая же ясная, как и минувшей ночью, луна, Степан неслышно встал, натянул джинсы, накинул на плечи старенький пиджачок, взял веревку, на которой Цырля привел давеча собаку, и направился к загону. Чужая рогуля стояла около выхода, словно ждала его. Он накинул ей на рога веревку, затянул крепким узлом и вывел из загона. Боялся, что она будет дичиться, упираться, не захочет идти, но она покорно вышла, послушно последовала за ним.

Высоким берегом Сожа вел Степан рогулю, свою и ее тень на светлой чистой воде, вел в ту сторону, где кончался луг и чернел лес. Там, за лесом, была телушкина деревня.

Элисо Заридзе родилась и живет в Тбилиси. Здесь окончила университет. Автор трех сборников рассказов. Лауреат литературной премии Грузинской ССР.

Он захлопнул дверцу кабины, улыбнулся шоферу и подул на ладони.

— Слава тебе господи, хоть один остановился! Битый час торчу, страшный ветер!

— Супсаркис [11] Имеется в виду день религиозного праздника. Часто в этот день дует сильный ветер. нынче. Пока кого-нибудь не удушит, не уймется.

— Так уж и удушит…

— А то как же. Ты не с кизлярских пастбищ?

— А ты откуда знаешь?..

— На лбу у тебя написано: отару бросил, а приплод-то ведь на носу…

— Сын у меня родился.

— Первенец?

— Первенец.

— Ну а почему такой кислый?! Радоваться надо. Ты не зятем Сандрии будешь?

— Да.

— Когда ты женился, я в Кизляри был, на сенозаготовке. Ты к Сандрии не ходишь, не то знал бы меня. Иасона я. Парень родился, говоришь?! С тебя причитается. Вот возьму и высажу тебя у столовой, идет?

Гигла засмеялся:

— Идет.

Мокрые, крупные хлопья снега залепляли ветровое стекло. Машина катила по заснеженной дороге, и монотонный гул мотора убаюкивал сидящего в тепле кабины Гиглу. Он нехотя слушал Иасону. С тех пор, как узнал про рождение сына, не мог прийти в себя, все пытался представить, какой он. Но ему это не удавалось. Лишь плач он слышал, плач ребенка, протяжный, напоминавший ему блеянье только что родившегося ягненка. Взволнованный и сладостно возбужденный, объятый неведомой прежде нежностью, Гигла прислушивался к этому плачу. Иасона же вглядывался в отливавшую синевой обледенелую дорогу и спрашивал:

— Отару на кого оставил?

Трудно было оторваться от сладостной дремы. Гигла нехотя открыл глаза:

— Ведь ненадолго. Ребята заладили: езжай да езжай…

— А приплод нынче хороший ждете?

— Отменный. Моя отара стопроцентной будет.

— Ну и даешь!

— Обязательство у меня такое.

— В честь сына, что ли?

— Да.

У Гиглы было такое чувство, будто он в невесомости. Наверно, такие же ощущения у человека в самолете, думал чабан. Вот подрастет сын, возьмут они и двинут куда-нибудь вместе, пролетят над кизлярскими пастбищами. Интересно, какими сверху покажутся овцы?!

Обмотанные цепями колеса скользили по льду, и порой казалось, что машина вот-вот сорвется и полетит в пропасть. Иасона внимательно вглядывался в дорогу, спокойно и уверенно крутил баранку.

— Вроде бы пора зиме уняться!

— Февраль еще… Ты со своим тестем Сандрией примирился?

— Какой там…

— А чем ты ему не угодил?

— Поди узнай. Перебирайся, мол, с семьей в долину.

— А это еще зачем?

— Горцы, мол, неотесанные, провоняли овчиной.

— Масло и сыр овечий есть он мастак! А сам разве не с гор спустился в долину, кто его приглашал?! Что, если все горцы вниз ринутся? Расскажи лучше, как ты со склада удрал!

— Вызвал меня Сандрия в разгар стрижки овец и запер в складе сельпо. Мне, говорит, больших денег стоило это место. И не такие, как ты, здесь сидят. Хотел, чтоб я свой дом в деревне продал, даже покупателя нашел. С месяц я продержался, а потом дал деру в Кизляри. Весной, когда мы овец в долину пригнали, он и разговаривать со мной не стал.

— Вообще-то жалко его. Единственная дочь… Сам в поселке, она — в горах.

— И у меня единственная жена.

Засмеялись.

Гигла представил самодовольное лицо тестя. «У меня жена, — говорил он, — как княгиня. С тех пор, как перешагнула порог моего дома, не выходила больше никуда. Не то что другие женщины, разрываются между домом и работой!» Вот она и иссохла вся, глядя только на него. Недаром его жену Сону в поселке «сонной» прозвали. Дни и ночи Сандрия бедняжку тиранит. Не мудрено было ей иссохнуть…