Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Или взять, к примеру, Анико, думал Гигла. Как это она осмелилась без ведома отца за меня пойти?! Именно, говорит, раз чабан, потому и пошла за него. А тесть: ты, мол, как пасхальное яйцо в лаваш, так в бурку заворачиваешься, не можешь иначе. Смеется надо мной, а что тут смешного?! Все настоящие мужчины бурку носили. Не ляжешь ведь на землю в костюме да плаще! Видать, другой червь Сандрию гложет. Думает, что куском я Анико попрекал, раз ее из дому потянуло. Знал бы он, как она похорошела с тех пор, как работать начала! Зря, что ли, пять лет проучилась, не все же ей посуду мыть. И меня восемь месяцев в году дома нет, каково ей одной? Какая нынче женщина дома сидит?! Другие времена! А он: другие тебе не указ! Желчный он, злой. Когда сам в долину перебирался, говорил же Анико: брось этих вшивых, езжай с нами. Не может ей меня простить. Нашел бы другого, как бы не так!.. И дом есть, и хозяйство, и друзья. Вот и отцом стал. Представляю, что с ним будет, когда я весной стопроцентную отару пригоню. А падежа можно не опасаться. Ребята разве допустят!..

— Интересно, как там мои ребята… — сказал он Иасоне.

— Когда возвратишься?

— Не знаю, вот устрою моих и…

Замолчали. Гигла потеплее укутался в тулуп, закрыл глаза. Перед ним все еще стояло распухшее лицо тестя. Тесть косо поглядывал на него, измерял взглядом. Сам виноват, что в деревне его невзлюбили. Сколько неприятностей причинил людям, когда фермой заведовал. Лишней овцы, мол, чтоб не было в отаре, а увидит, тут же ей уши обрежет. Кто его спрашивал?! Что он, умнее правительства?! И за то, что по закону было положено, в ножки заставлял кланяться. У самого, что ли, мало собственных овец с колхозными паслось? Целую отару нашли. Насилу отстранили от должности! Вот и ушел из деревни! А как пыжился, будто кто ему должен был. Я-де своим честным трудом на хлеб зарабатывал, злые люди меня оговорили. Это он мне говорит. Разве я виноват? Спросили, чьи овцы, я и ответил. Тогда ведь он не был моим тестем, чего же петушиться. Не оценила, видите ли, его деревня. Так ведь он ее не стоил. Деревню не проведешь! А Анико: не любишь, мол, отца… Ради меня бы помирился, ради нашего сына! Я бы все ему простил, если б он не был таким желчным. Опять я заладил! Разве сейчас время об этом?! Ради сына не только с тестем помирюсь, горы сверну! Разве я виноват перед ним, но все равно скажу: прости, считай меня родным сыном. Поцелую в плечо. А если он опять меня начнет сманивать в долину, я сделаю вид, что не слышу. Постарел он, бедняга, сгорбился. Разве легко ему не видеться месяцами с единственной дочкой? Может, я Анико с сыном и вовсе оставлю у тестя до весны и сам за них буду покоен. Завтра же вернусь в Кизляри. Негоже в такую пору овец бросать!

Февральский ветер с силой обрушивался на стекло, норовя ворваться в кабину.

А там, в Кизляри, уже весна. Стоит теплая и безоблачная погода. Отара пасется на зеленом лугу. Как снежные хлопья, белеют овцы в траве. Пыль стоит столбом, шумит мошкара. Бежит ягненок, совсем еще молочный, кувыркается. Бьет стоими крохотными нетвердыми еще копытцами нагревшуюся, размякшую землю… Он ведь хозяин здесь и властелин…

В сладкой дреме Гигла улыбался. Иасона, вцепившись в баранку, сидел молча, не мешал ему думать. Потом спросил:

— Жена в поселке разрешилась?

— В поселке.

— Вот ты и зайди к тестю. Обласкай его. Пока ты в Кизляри управишься, оставь у него жену и ребенка. Не лучше ли так? И тебе спокойней будет.

— Так и поступлю! Я для того и приехал, чтоб помириться с ним. Да и жена покоя не дает. Письмо прислала…

Показался поселок, и Гигла заерзал. Так и хотелось выйти у больницы и проведать жену с сыном. Но он заставил Иасону остановиться у столовой. Сели за стол. Иасона поднял стакан:

— Пусть растет большим твой мальчик. Дай бог ему силу богатырскую и правдивое сердце!

Выпили за примирение с тестем, за дружбу, много еще за что. Когда захмелели, начали спорить, какой подарок купит Гигла жене. «Когда у меня сын родился, — сказал Иасона, — я взял да купил жене ожерелье. Такая вещь всем женщинам нравится». — «Есть ожерелье», — сказал Гигла. «Тогда, — опять советовал Иасона, — купи ей часы с браслетом, золотые». — «И часы у нее есть», — ответил Гигла. «Ну, тогда перстень купи, с сапфиром». — «Не только перстень, — говорит Гигла, — а летом я ей даже пианино в деревню доставил, так, ради потехи, играть-то она не умеет». — «Ну, тогда, — не унимался Иасона, — купи мальчику велосипед или машину, может, он шофером будет».

Подвыпивший Гигла подошел к дому тестя. Его встретила теща. У сонной Соны в глазах светились тепло и радость. Гигла растрогался. Сели у печки. Потрескивали в огне сосновые поленья.

Заговорили по-домашнему, как мать и сын. Гигла спросил:

— А тесть как поживает?

— К Исаку пошел. Корову нынче закололи, зоотехник сказал, бруцеллезом больна. Справку не дал. Вот он и хочет свезти ее куда-нибудь…

— Что?! Что значит — куда-нибудь? На базар?!

Теща потупилась.

Гиглу как кипятком ошпарило. Лицо у него загорелось. Он молча, без тулупа и шапки, спустился в подвал. Завернутая в мешковину коровья туша лежала там. Он схватил ее, взял и мешок с ногами и головой, взвалил все это на спину. Попросил лопату…

— Сынок… Сынок… — шла за ним испуганная теща. — Брось, сынок, надорвешься. Он сам потом свезет, на тачке.

Гигла не ответил. Молча зашагал прочь.

Сумрак похитил остаток и без того короткого февральского дня, и Гигла удивился, как незаметно наступил вечер. Чабан шел по дороге к больнице, и лицо его постепенно прояснялось, как небо после непогоды. Он успокоился, черные думы уже не терзали, подобно пиявкам, его сердце. В ушах стоял плач сына, и этот плач шаг за шагом придавал ему бодрости.

Жизнь и работа инженера-гидролога Эдуарда Алексеева проходят в дальних экспедициях — в самых разных районах страны и за рубежом.

Один из его рассказов — «Изыскатели» — уже появлялся на страницах сборника «Категория жизни» (1986 г.).

Была у Пети Скокова мечта с самого детства: стать начальником. Мечта эта была тесно связана с другой, более прозаической мечтой: стать вначале милиционером. Почему милиционером? Да потому, что вырос Петя Скоков в деревне, а в их деревне самым большим начальником, по мнению Пети, был милиционер: у него была машина, мотоцикл, два гаража, а главное — власть. Одним словом, деревенский милиционер был настоящим начальником, и Петя тогда еще решил, что, как только вырастет, обязательно станет милиционером.

И действительно, когда Петя вырос, закончил школу и отслужил армию, попросился после демобилизации в милицию.

Посмотрели документы, взяли. Год проработал Петя участковым, вкалывал, потом перешел в ГАИ — да так там и остался. Вначале оформлял документы на машины, выдавал справки, проводил техобслуживание — старался работать прилежно, усидчиво, чтобы заметило начальство, чтобы продвигаться по службе. Усидчивости и настойчивости у Пети хватало, и скоро из скромного деревенского паренька Петя Скоков превратился в кипучего, жизнерадостного служаку. Появилась своя машина, два гаража, хорошие знакомства. Кто-то из клиентов притащил ему иностранный мотоцикл с коляской, и хотя запчастей к мотоциклу не было и мотор попросту не работал по причине отсутствия в нем необходимых деталей, Петя этот мотоцикл очень любил: он был для него олицетворением его свершившейся детской мечты. И когда у Пети Скокова случалось почему-либо плохое настроение — затягивалось продвижение по службе или знакомый шофер чего-то пообещал, а потом обманул, — Петя шел в свой старый гараж — в новом, более просторном стояла машина, — выкатывал мотоцикл на улицу и, усевшись на его полусгнившее сиденье и закурив, тепло смотрел на окружающее: на грузовики, катившие мимо него с арматурой для новостроек, на самосвалы, груженные песком для детских площадок, на тяжелые бензовозы, спешащие к автозаправкам. Петя смотрел на этих трудяг и вспоминал деревенского милиционера, точно так же сидящего когда-то на своем старом мотоцикле и наблюдающего за проезжающими машинами. Глаза у Пети туманились, он погружался в далекие воспоминания, сожалея о том, что его не видит сейчас тот милиционер. Любой из грузовиков Петя Скоков мог остановить простым кивком головы и, шевельнув указательным пальцем, взять у водителя грузовика документы. И если вначале, шевеля пальцем, Петя чувствовал себя еще в какой-то мере просителем, то, взяв документы в свои руки, Петя совсем уже преображался и забывал все маленькие неприятности дня. Он ощущал себя единоличным вершителем судеб всего человечества, отдельными представителями которого являлись шоферы с отнятыми у них правами. Приподняв брови, Петя важно листал измусоленные его предшественниками шоферские удостоверения, тыкая время от времени пухлым пальцем в какую-нибудь закорючку в удостоверении и строго спрашивая: «А это, что это, понимаешь, у тебя такое?» И потом сам себе отвечал: «Клякса какая-то, наверное, неграмотный, понимаешь, писал». Прочитав удостоверение от корки до корки и несколько раз переспросив водителя его фамилию, имя-отчество, где он работает и на что живет, тяжело поднимался с мотоциклетного сиденья и начинал обход автомобиля. Не спеша, поигрывая бедрами, шел сначала по часовой стрелке, потом против часовой, пробовал заглянуть под кузов, и хотя маленький выпуклый животик, выросший у Пети за последнее время, не позволял ему сильно нагнуться, Петя все равно делал вид, что нагибается — потому что надо все же работать, и смотрел там «что-то», за что, по всем параграфам инспекции, следует водителя строго наказать. Слово это — «наказать», — по твердому убеждению Пети Скокова, было придумано хоть и не им, но не зря, может быть, еще в те времена, когда нарушители ездили на гужевом транспорте, а повозки катились на каменных колесах, вырубленных в каменоломнях острова Пасхи, — и придумано правильно, и в законодательном порядке закреплено в более позднее время за автоинспекторами в качестве второго — после мигающего жезла — аргумента для свершения судеб тех, кто в силу своей неспособности быть автоинспектором представляет собой вторую — явно худшую, за которой — глаз да глаз! — половину человечества. И поэтому словом этим следует пользоваться как можно чаще, сразу расставляя все точки над «и». «Придется наказать», — глубокомысленно изрекал Петя, каждой клеткой своего тела ощущая себя причастным к лучшей, правой половине человечества. Оставшись без удостоверений, шоферы, естественно, сразу же понимали, что они в чем-то виноваты, и начинали униженно канючить, размахивая попусту руками и ссылаясь на директоров-вредителей, выпускающих грузовики с неисправными ручными тормозами, с неработающими подфарниками, с подтекающими коробками передач и задними мостами, с плохими прокладками и незатянутыми болтами и гайками; ссылаясь на вредителей-слесарей, которые забыли накрутить гайки на болты и отрегулировать тормозные колодки; ссылаясь на вредителей-сталеваров, варящих стране низкосортные стали, — и прочее. Но Петя твердо знал, что автоинспекция за бракованную продукцию автомобильных и тракторных заводов не отвечает, а вот шоферы перед автоинспекцией несут полную ответственность за свой автомобиль — перед инспекцией и перед всеми остальными, даже перед вредителями-директорами и рассеянными слесарями-сборщиками. Потому что случись что — инспекция будет отвечать только в том случае, если не успеет поставить на обочине, за рекой, в тени деревьев знак с ограничением скорости. Стоит знак — значит, виноват, потому что превысил. Вот если бы не превысил… Петя знал возможности отечественного — да что там отечественного — мирового транспорта! — потому что среди его знакомых были и директора заводов, и слесари-сборщики, и вообще Петя твердо знал свое дело и потому по службе продвигался энергично, получал регулярно премии и грамоты и на всех вверенных ему автодивизионом дорогах исправно ставил все известные ему ограничительные, запрещающие и даже предупреждающие знаки, причем эти последние — и совсем уже в тени, чтобы не перегружать дорожную информацию. Одно время Петя хотел даже вступить в группу инспекторов-рационализаторов, конструировавших новые, дополнительные запрещающие знаки, но тут у него оказалось такое количество конкурентов, что без законченного высшего образования тягаться с ними было абсолютно бесполезно. А у Пети было только незаконченное: поступить-то он поступил, а вот…. Да что тут говорить, на все времени разве хватит? К тому же большинство вузовских преподавателей уже знали Петю в лицо и поэтому по вверенным ему дорогам предпочитали не ездить.