Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Белка подошла к Коле, и он принялся лихорадочно гладить ее. Она заворчала и ушла — ей не нравилось, когда гладят против шерсти.

Был полдень, и было душно. На пустыре внутри квартала ветер то там, то здесь закручивал небольшие смерчи — «столбняки», вертевшиеся как испорченные тупые сверла. В одном из окон надсадно гремел динамик, транслировавший разговор радиохулиганов.

«Алле, алле, — лениво тянулся девчоночий голос, — в эфире работает радиостанция «Нежность», работает радиостанция «Нежность», работает радиостанция «Нежность». «Клен», «Клен», вечерком прошвырнемся по холодку? Как ты на это смотришь? Прием, прием…»

Потом что-то бормотал «Клен» — что именно, трудно было разобрать, ясно было только то, что он пытается говорить с претензией на благородство. Потом захрипел магнитофон: «Ах, Мурка, Мурка, ты мой котеночек. Ах, Мурка, мур-мурмуреночек…»

Коля затащил велосипед в подъезд и отправился спать. В комнате тоже была духота, но не такая, как на улице — она не перехватывала дыхание, хотя каждый вдох и выдох отдавался тоненькими звоночками в ушах. Им вторил скрип железной кровати. Постепенно в голове образовалось нечто большое и неповоротливое, это нечто становилось все больше и больше, пока не обволокло всего Колю и не повлекло его, грузного, свинцового, вниз, вниз, вниз. Он падал, цепляясь за все, что попадалось под руки, но не мог ухватиться ни за что; он ждал, когда же кончится падение, но ему не было конца. Визгливо стонала кровать, Коля слышал это, но не мог остановить ни падения своего, ни противного визга.

Далеко вверху, над краем пропасти, что ли, показалось лицо матери, большое, изрезанное морщинами лицо.

«Мать! — крикнул Коля. — Помоги мне!»

«Э-эх! — укоряюще сказала мать. — Бессовестный ты человек. Говорила же: не лезь, куда не просят. А ты? Только я за порог… — Ее лицо сделалось плаксивым. — Нисколько не жалеешь свою мать. Я для него все, а он… — Слезы исчезли с лица, и она уже обращалась к кому-то невидимому: — И то сказать, на сутки из дому ухожу, а он, понятное дело, — пацан! Чего хочет, то и делает. Ладно хоть шпаной не стал. И то спасибо! — Она вновь глянула вниз, на Колю. — Спасибо тебе, говорю. Слышишь? Всю душеньку мне искромсал на мелкие кусочки. Сдохну ведь скоро — жалеть будешь!..»

«Ма-а-ать, — кричал Коля истошно. — Чего же ты стоишь, сделай что-нибудь! Плохо мне, плохо…»

Он очнулся, не сразу сообразив, где он находится. И когда понял — где, обрадовался, что все так неожиданно хорошо кончилось. Полежал, поджидая, когда ослабеет напряжение после сна, и, встрепанный, сонный еще, вышел во двор, стал нехотя налаживать велосипед.

Солнце приближалось к горизонту, а с противоположной стороны, над крышами домов, повисла обложная туча, резко отделенная от всего неба белопенной каймой. Казалось, туча стояла на месте, не двигалась — так тяжело было ей, темно-лиловой, грузной, переползти через топорщившиеся телеантеннами крыши. Но все-таки кто-то невидимый неумолимой рукой тихонечко подталкивал ее вперед, и она ползла, словно не замечая встречного, от солнца, ветра.

Виляющей походкой подошел Тамаркин муж, Борька.

— Здорово, пацан! — сказал он, кося белесыми глазами под крыльцо. Он побаивался Белки, которая его недолюбливала.

— Здоров, — не отвлекаясь, сказал Коля. Вылезла Белка и зарычала на Борьку.

— Ну ты, животное! — фальцетом сказал он. Белка решила не связываться, ушла в палисадник.

— Кстати, о животе, — заговорил Борька. — На работе вчера рассказали. Короче, у одних счастливых родителей родился ребенок, пацан, значит. Ну, так все в норме — здоровенький, веселенький, только вместо пупка гайка на девятнадцать…

— На семнадцать, — сказал Коля.

— Как это?

— Да так.

В дверях показалась Тамарка.

— А здесь мой супруг, оказывается. Здравствуй, супруг.

Борька сцапал ее за плечи.

— А у нас скоро будет этот, ну… с гайкой?

— Лучше с шариками, — показывая на висок, сказала Тамарка. — Правда, с шариками лучше, а, Коля?

Коля лишь нахмурил лоб. Он усаживал Белку на багажник велосипеда.

…За микрорайоном была степь, длинная, изредка прерывающаяся лесопосадками, дорога вдоль нее. Ветер то ударял в спину, то, стараясь догнать, в бок. Шумели деревья в лесопосадке. Вершины их были светлы, но среди нижних ветвей, почти неподвижных, клубилась пыль; иногда порывы ветра отрывали клубы пыли от подножий деревьев, поднимали их вверх и рассеивали их над степью.

— Ого-го-го! — кричал Коля, и его срывающемуся голосу вторил захлебывающийся лай собаки. Лесополосе не было конца, не было конца ветру и пыли, непрерывной волне восторга. — Ого-го-го! — кричал Коля, стараясь перекричать шум ветра в ушах, отчаянно работая такими легкими, такими послушными педалями.

Но внезапно холодная и сильная волна ударила его в спину, и ко влажной ложбине между лопаток словно прилип тонкий ледок. Коля остановился. В деревьях устрашающе гудело, но теперь их не качало, а пригибало в одну сторону; они силились выпрямиться, но встать во весь рост им не удавалось — так силен был этот холодный ветер.

Ехать назад было тяжело. Вспотевшее тело обдавало ознобом, в лицо стремительно летела колючая пыль. Белка повернулась мордой назад и умолкла. Лишь иногда сквозь шум ветра Коля слышал ее недовольное ворчание. Пока доехали до микрорайона, Коля совсем выбился из сил. Саднило ногу, которой он ударился о сорвавшуюся педаль.

В двери подъезда стоял Борька. Белка спрыгнула с багажника и с лаем бросилась на него.

— Ну ты, с-с-собака! — крикнул Борька и сильно ударил ее носком ботинка. Она отлетела, заскулив, он подскочил и ударил ее еще раз. Коля оторопело посмотрел на Борьку, бросил велосипед и, сам не понимая, что делает, рванулся к Борьке. Он видел только бледное пятно лица, белесые испуганные глаза навыкате и больше ничего не видел. Он ударил его по лицу, не жалея, вместив в удар всю внезапную ярость. Борька стукнулся головой о косяк, схватился за лицо руками. Коля замахнулся еще раз, но словно кто-то дернул его сзади за руку — он внезапно увидел всего Борьку: на голову меньше его, почти тщедушного по сравнению с ним, жалкого, с воздетыми к лицу руками с надписью на пальцах «Б. О. Р. Я.». Он собрался было повернуться и уйти, как вдруг с удивлением заметил взметнувшуюся ногу этого маленького белобрысого человека. Пах прорезала страшная боль, и он, не переставая еще удивляться, сел, застонав от этой боли. Вовсю лаяла Белка, уже боясь подходить к Борьке. Смерч волок по асфальту громыхающее железо. Борька с размаху пнул Колю в бок, заскочил в подъезд, громко хлопнул дверью.

Коля, не разгибаясь, морщась от боли, пробрался в палисадник, сел спиной к штакетнику, пытаясь продохнуть. В окне первого этажа показалось лицо Тамарки. Она качала головой и улыбалась, прищурив один глаз. Коля, кое-как вздохнув, сгреб горсть земли, швырнул его в окно. Лицо исчезло.