Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— Нет.

— А почему?

— Не знаю, — ответил Кадыр как-то безразлично.

— А я знаю почему, — хохотнул толстопузый мужчина, обмотавший вокруг головы свою рубашку. — Потому что у тебя нет мамочки. — И все его огромное тело в оборванной майке заходило ходуном от смеха.

Сердце мое начало учащенно биться. Все, как один, посмотрели на Кадыра. Он молчал, будто его не касались эти слова. Мне захотелось, чтобы он заткнул толстопузому рот, проучил за ехидство, чтобы они подрались и чтобы люди их разнимали, но Кадыр только посмотрел ему в глаза с усмешкой и покрутил указательным пальцем у виска, потом взял с земли лопату и пошел. Другие тоже поднялись со своих мест. На сырой рыхлой земле остались только неглубокие вмятины да цепочки следов. Мне хотелось пойти и стереть следы толстопузого…

— Здравствуйте, мои человечки! Соскучились по мне? Сейчас мы с вами займемся делом — тоже будем устанавливать столбы! Вот столб. Не смотрите, что он маленький — беритесь за него. Все взялись? Теперь подняли! Раз-два, еще — взяли!

— Робия! Чего ты там кричишь?

— Играю, мама.

— Иди, доченька, помоги мне по хозяйству. Принеси веник.

— Сейчас!.. Вы подождите немного, я маме веник отнесу.

… — Вот и я. Теперь яму надо засыпать землей, укрепить столб — вот так. А кто хочет залезть на столб и прыгнуть с него? Скажите, кто на нашей улице может прыгнуть со столба? Никто. Даже с крыши по лестнице спускаются. А Кадыр прыгнул! Ну, так кто будет Кадыром?

— Я.

— Ты? На столб поднимешься?

— Поднимусь.

— Ну-ка попробуй. Теперь — прыгай! Смотрите, все смотрите! Сейчас Кадыр будет прыгать с высоты. Гоп! Ой, Кадыр, ты упал! Головку свою разбил, глазки блестящие разбил! Шея твоя оторвалась… Погиб ты! Ой, Кадыр…

— Робия, что ты натворила? Почему плачешь?

— Кадыр погиб!

— Что?.. Когда погиб?

Мама прибежала ко мне. Она была бледной, губы ее неудержимо подрагивали, марлевый платок сполз с головы, а дышала она так возбужденно, что цепочка от брошки на воротнике даже позвякивала.

— Что ты сказала?

— Ничего, мы просто играем, столбы устанавливаем.

Мама вдруг осела на пол, будто колени у нее подломились. Сначала я смотрела на нее с удивлением, потом мне вдруг стало неловко. Я стояла перед ней с опущенной головой, хотела показать, как я раскаиваюсь, как мне стыдно. Я хотела, чтобы она пожалела меня, чтобы своей единственной в мире улыбкой простила мне те слова, которые во время игры были безотчетно произнесены мною. Но почему она так сильно разволновалась? Ведь не в первый раз меня так захватывает игра! Она нередко слышала, как я из своего маленького выдуманного мирка подавала разные голоса. Иногда бывало так, что и она входила в мир моих игр, поэтому ей хорошо известно, что в играх люди умирают и снова оживают…

— Воды принеси, — тихо попросила мама.

Не спится мне. Сегодняшняя ночь полна загадок. Хочу выйти во двор, но боюсь — темно. Не могу заснуть. Какая-то собака долго и протяжно воет, от этого становится жутко, меня охватывает страх. Хочется разбудить маму.

— Чик-чик-чик…

Кто-то осторожно и настойчиво стучит пальцем в черное оконное стекло.

— Чик… чик…

У меня перехватывает дыхание. Мне кажется, что какой-то призрак прижимается к окну. Пара глаз обшаривает всю комнату. Мама натягивает покрывало до самых глаз, словно хочет спрятаться. За окном шепотом произносят ее имя, я цепенею от ужаса.

— Сайрам, Сайрам!

Мама медленно привстает.

— Кто это?

— Я, кто же еще может быть.

Я не знаю, кто это такой. Мама набрасывает халат на плечи и подходит к окну.

— Ну, что тебе? Случилось что-нибудь?

Мама заслоняет своим телом все окно. Я не слышу другого голоса, голоса призрака. Он, кажется, чего-то требует, но я ничего не понимаю.

— Ступай домой, утром всем расскажу, какой ты. И не стыдно будет перед людьми?

Я уже стою возле мамы. Теперь я понимаю, о чем шепчет призрак.

— Да я сам тебя опозорю. Скажу, что ты меня заманила к себе.

— Значит, позвать соседей?

— Ладно, подумаешь! Я просто так заглянул, от скуки.

— Не стыдно тебе? Вроде бы порядочный человек, отец четверых детей, а по ночам шляешься, ищешь приключений.

— Четверо детей… Ну и что тут такого? Зато у них есть отец, не то что у твоей единственной…

— Глупый ты.

Кто же это такой? Часто, когда кто-то из мужчин появляется за окном или за дверью, мать выпроваживает их без всякого скандала. А этот оскорбил и ее, и меня.

От обиды и от томительного ожидания рассвета я не знала, куда себя деть. И мама тоже не сомкнула больше глаз, чуть-чуть подкрутила фитиль лампы — стало светлее; потом села на постель и прикрыла колени халатом. Очень хотелось, чтобы она сказала что-нибудь, хоть словечко, чтобы нарушить ледяную тишину комнаты. Но мама словно онемела. При колеблющемся свете лампы мне казалось, будто легкие морщинки золотыми нитями легли вокруг ее глаз и рта.

— Мама, когда посветлеет?

— Примерно через час.

— Как долго еще ждать! Мамочка, а почему в нашем дворе так долго не устанавливают столб?

— Потому что еще не закончили работу на улице. Спи, доченька.

— Не спится мне.

— Тогда играй, а я подмету двор.

— Не боишься? Ведь во дворе темно.

— Нет, не боюсь. Я дверь оставлю открытой, уже рассветает.

Мама распахнула дверь: нежный ветерок бесшумно впорхнул в комнату, напугал задремавшую лампу, та вздрогнула и погасла. В комнате стало темно.

Со двора доносились легкие шаги мамы, шуршание веника. Разрушались тревожные чары ночи, черные ее глаза вновь превратились во влажные оконные стекла. Отпрянув от окна, снова вернулись на небеса звезды. Все стало привычным, знакомым. Я успокоилась, и мне захотелось спать.

— Проснись, Кадыр пришел.

Я открыла глаза, светлая полоса протянулась над моей постелью — свежесть от прикосновения маминой ладони нежно отогнала от меня сон.

— Проснись, Робия! Пришел твой Кадыр, — повторила мама, стоя уже у двери. В руках у нее было ведро, от ведра поднимался пар; запах теплого парного молока распространялся в прохладном воздухе комнаты.

— Мама, хочу молока!

— Успеешь, доченька, молоко никуда не убежит. Поднимайся и сначала подойди к Кадыру. Он о тебе уже спрашивал.

Кадыр сидел у ворот на сваленных столбах. Увидев меня, он отложил окурок сигареты и вынул из кармана что-то завернутое в бумагу. Тщательно вытерев ладони о брюки, наконец развернул бумагу. Белая нежная ленточка заиграла у меня перед глазами.

— Подойди поближе, — попросил он с улыбкой, — наклони голову.

Я послушно наклонила голову. Что-то щемяще заклокотало у меня в горле, нахлынувшие вдруг слезы начали жечь мои глаза. Неловкими движениями он вплетал ленту в мою косичку. Его загрубевшие от работы пальцы царапали кожу, но я от радости, охватившей меня, с трудом дышала, сердце мое сильно стучало.