Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— А теперь посмотри на меня, — сказал Кадыр, поднимая мою голову. — Вот какая красивая ты стала! Отчего же это глазки у тебя такие влажные? Э, да ты плачешь!

— Нет-нет, это от дыма, дым жжет мне глаза.

Но слезы против моего желания текли и текли у меня из глаз. Мне хотелось поговорить с ним, но я не знала, о чем спросить его. Наконец, сгорая от смущения, поинтересовалась:

— Ты сегодня один пришел?

— Да, один.

— Почему? Разве остальные монтажники сегодня не придут?

— Нет, придут. Я сегодня дома не ночевал, вчера не было машины. Остался ночевать у одного своего друга в соседней деревне. Мы с ним вместе служили в армии. А сейчас он работает продавцом в магазине. У него я эту ленту для тебя и купил.

— Она мне идет?

— Очень. Только никому не говори, что это я тебе ее принес.

— Хорошо. Теперь мне можно не носить тюбетейку?

— Конечно.

— Мамочка!

Мама возилась возле очага, готовила чай.

— Смотри, что мне дядя Кадыр принес!

Она быстро взглянула в мою сторону.

— Идет мне ленточка? — подбежала я к ней.

Мамочка моя, отчего ты стала такой взволнованной?

Отчего ты все подкладываешь хворосту в очаг, ведь он и так полон?..

Она не могла выдавить из себя ни слова и только кивала головой. Глаза у нее были влажными. Наверное, тоже от дыма?

— Очень красиво, доченька, — сказала она вполголоса, едва справившись с собой, и обняла меня крепко-крепко. — Принести зеркало?

— Да, принеси, пожалуйста, мама.

Не успела она встать с места, как подъехала какая-то машина и остановилась возле наших ворот; густая, пепельная пыль, перелетев через забор, стала оседать на наш подметенный двор. Приехали! Я вскочила с коленей матери и стремглав выбежала на улицу.

— Ты что же, Ашур, будто дрова вез! — грубо закричал на шофера толстопузый мужчина и со злостью ударил по фарам ногой.

Ашур тут же выпрыгнул из кабины:

— Эй, Бекмурод! Смотри, если что-нибудь сломал!

— Потише ты! — огрызнулся Бекмурод, но на всякий случай отступил в сторону.

Фара оказалась цела, а старик монтажник покосился на разругавшихся товарищей с таким укором, что оба замолчали. Ашур опять забрался в кабину.

— А, девочка! Ты разрешишь нам войти к вам во двор? — спросил старик.

— Входите, — я распахнула ворота и, кивнув всем головой, почувствовала себя счастливой от того, что у меня в волосах ленточка и все ее видят.

— Ого, какая красивая у тебя ленточка! Кто же тебе ее купил?

— Кадыр купил! — «Ой, проговорилась!»

— А он уже здесь?

— Да. — «Теперь Кадыр, наверное, обидится на меня».

Старик взял меня за руку, и мы зашли в наш двор. Бекмурод, на ходу расстегивая пуговицы рубашки, подошел к Кадыру.

— Ловкий ты, Кадыр! Хитростью хочешь приручить девчушку. Знаю, сначала заманишь ребенка, а потом и мамочку, да?

Будто острое стекло вонзилось мне в ногу.

— Бекмурод-ака, то ли язык у тебя нечистый, то ли сердце.

— А ты, парень, из себя простака не строй.

— Лучше быть простаком, чем ослом.

В это время появилась мама, и они замолчали.

— Робия, скажи дядям, пусть они перед работой выпьют у нас по пиале чаю, — сказала она и, расстелив на суфе скатерть, поставила угощение, чайник и пиалы.

Старик жестом пригласил Кадыра, но тот не пошевелился, другие тоже что-то мешкали. Тогда старик снова обратился к Кадыру:

— Иди, выпей пиалу чая, надо начинать работу.

Странно, откуда старик знает, что мама принесла чай именно для Кадыра?

— Вы старше других, сначала идите выпейте вы, а потом мы, — покачал головой Кадыр. Он откручивал какую-то железку на поваленном столбе.

Старик не заставил себя уговаривать, положил лопату возле тутовника и пошел к суфе. Бекмурод вдруг оказался возле меня. Я невольно посмотрела ему в глаза: они напоминали закоптелую дыру печной трубы — черные, глубокие и пустые. Он таинственно улыбнулся и шепнул мне на ухо:

— В вашем доме ночью кошки с мышками не заигрывали?

От стыда я стояла ни жива ни мертва. С болью посмотрела в сторону матери, но она отвернулась и ушла. Ведь не слышала же она ничего, почему так заторопилась? Что ответить этому? И я прикинулась глупенькой.

— В нашем доме нет мышей.

— Значит, ваши мыши с чужими мышами не играли? — продолжал он расспросы, разглядывая бусы из финиковых косточек на моей шее, и косточки, что оберегали меня от недобрых глаз, как говорили старики, были бессильны перед злыми словами.

— Неужто ночью ни одна чужая мышь не бегала за вашими дверями? Ну скажи! — настырно требовал он.

Заткнуть бы уши! Ладно, потерплю, лишь бы мама не услышала. Не этот ли человек по ночам стучался в наше окно? Мама, хорошо, что ты зашла в дом и ничего не услышала.

— Бекмурод! — слабо донесся до меня голос старика. — Оставь ребенка в покое.

Что-то жгло мне горло. Хотелось плакать.

— Бабушка, родная, ведь вы были всему свидетелем, вспомните: у вас в тот день болела голова, вы стонали от боли, не могли спать и беспрерывно ходили по комнате. А я дрожала от страха, боялась — не дай бог вы зайдете в его комнату, я ведь была там, вместе с ним. Вечером мы учили у вас уроки, а потом он не дал мне уйти домой. Вас сначала не было дома, а когда вы вернулись, свет в доме уже не горел, и вы подумали, что он спит. Мы затаились, дрожа от волнения. Вы легли спать. Потом я закричала. Слышно было, как за стеной вы пошевелились. Мы оба застыли…

Вы все-таки зашли к нам. Двери между комнатами не было, вместо нее висела занавеска.

— Сынок, мне нужен анальгин, голова болит, — сказали вы.

— Только не зажигайте свет, торопливо проговорил он, — сейчас я найду для вас анальгин.

Яркая луна освещала комнату, и вы увидели нас обоих. От стыда я спрятала свою голову под подушку.

— Во второй раз ты уже не закрывала лица, я хорошо помню.

— Бабушка, милая, я ведь была там всего одну ночь.

— Значит, второй раз к нему приходила не ты?

— Нет, не я…

— Через день я выгнала его из дома.

Чак-чак…

Плыву на сухом ивовом листочке, длинный хвостик которого, наподобие лебединой шеи, выгибается гордо и красиво. Я обеими руками обнимаю эту тоненькую шею, а прохладный ветерок развевает мою ленточку и несет меня вместе с лодочкой по воде.

Показываются берега, словно чьи-то обнаженные зубы. Какие они страшные! Боюсь плыть дальше. Вдруг моя лодочка с лебединой шеей наскочит на эти зубцы и застрянет? Они похожи на клыки собаки. Или это в самом деле собака Момоджавобак [3] Момоджавобак (тадж.) — Бабушка Эхо, сказочный образ. сидит в засаде, хочет, наверное, лебединого мяса… Я прыгнула в сторону от страшной собаки, но не смогла удержаться и упала прямо в таз: в сыворотке намочила свое нарядное платье-чакан, руку поцарапала о ржавые края таза. Сухие листья ивы тоже промокли и прилипли к подолу.