Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

«Откуда у меня эти слезы? Очень некстати».

Невеста и шахкак, становитесь рядом, вот так, ближе друг к другу. Я буду сыпать вам за голову сахар, чтобы ваша жизнь была сладкой, чтобы вы были счастливыми и удача сопутствовала вам всегда! Теперь, как подружка невесты, я буду играть на бубне и петь песни:

— Почему вы не танцуете, человечки? Выходите, выносите красавицу нашу. Выносите прекрасную невесту!..

— Э-э, молодец-молодец, хорошо организовала мамину свадьбу!

Песня застыла в моем горле. Бубенчик выпал из рук на землю. Ведь это голос Бекмурода. Оглянулась — он сидит на пороге дома. Убежала я в другую комнату и с головой зарылась в одеяла. «Все он подслушал! Все, какой теперь позор!»

— Сказать твоей маме? — вкрадчиво спросил Бекмурод. В его словах я почувствовала угрожающие нотки. Как неспокойно стало у меня на душе. О, если бы он принял все, что слышал, за детскую забаву! Как мне хочется, чтобы в этой игре он не разгадал моей сокровенной мечты.

— Сказать твоей маме?

— Не надо.

— Никому не говорить? Только с одним условием…

Я высунула голову из-под одеял и внимательно посмотрела на него. Надо услышать, какое у него условие, узнать, чего он хочет. Сердце сильно колотилось. До чего же ты противен, Бекмурод! Что ты хочешь сказать? Я боюсь твоих слов.

— С таким условием… — тянул он, словно с трудом подыскивая слова.

Говори же, язык ты проглотил, что ли? Язык твой подобен ржавому ножу, хотя и не порежет, но оцарапает сердце, оставит саднящий след, который долго будет беспокоить меня.

— Робия, что случилось? — услышала я голос мамы и быстро поднялась навстречу своей спасительнице. Глаза мои наполнились слезами.

— Ничего, — еле выговорила я, потому что комок застрял в горле. Мама подозрительно взглянула на Бекмурода. Бекмурод нахально улыбнулся, небрежно почесал кончик носа и двусмысленно хмыкнул.

— Я хотел вещи положить, — показал он на сумку, наполненную всякими железками и проволокой.

— Повесьте вот сюда, на ветку тутовника, — указала мама, — никто не тронет.

Бекмурод еще раз окинул нас взглядом, ехидно улыбнулся и ушел.

В комнате вдруг стало так холодно, что у меня по телу пробежали мурашки.

— Мама, дай кофту, мне холодно.

Она удивилась, посмотрела на меня с явным подозрением.

А я была противна сама себе, прятала глаза, отворачивалась. А с какой стати? Ведь я ничего не украла, не спрятала. Я едва сдерживалась, чтобы не заплакать.

— Ну что ты дрожишь?

— Замерзла.

— Иди поближе к тануру, погрейся у огня!

Хорошо горел огонь в тануре, а мама горсть за горстью все подбрасывала в него заранее приготовленные щепки и хлопковые коробочки. Потом она побрызгала вокруг водой, взяла мягкий веник и подмела двор около танура.

Удивительный у нас танур: огонь сначала только затеплится внутри, потом ярко разгорится — танур лишь почернеет, а огонь знай себе горит да горит, и когда танур раскаляется на полную мощь — тогда белеет.

Увидев горящий огонь в тануре, я почувствовала, что внутри у меня тоже что-то горит: голова и сердце полны дыма, копоти; может быть, огонь погорит еще немного, и все побелеет? Не о сердце своем я говорю, а о тануре. Почему я такая рассеянная, взволнованная? Какие-то странные мысли лезут в голову. Не хочу думать о случившемся. Почему же мои мысли и чувства вопреки желаниям не подчиняются мне? Смотрю на маму, наблюдаю, как она лепит на стенки танура лепешки, а чтобы не остыл испеченный хлеб, завернула его в шерстяную скатерть и унесла в комнату.

— Как разрумянится, позови меня, — напомнила мама из комнаты.

Я слышала, видела, чувствовала, двигалась. Я прекрасно осознавала, чем я занималась: итак, я сидела возле танура и внимательно смотрела на пылающее в нем пламя, но все мои мысли были о другом.

Я не смела взглянуть в сторону монтажников, которые опять собрались у нас во дворе. Бекмурод был среди них. Наверное, смакуя подробности, он рассказывал им о том, что подглядел недавно в моей комнате.

Нет, я не смотрела на них. Почему они так расшумелись? Если бы Бекмурод рассказывал им свои гадкие истории, то они должны были бы молча его слушать. Никогда я так сильно ничего не боялась, как сейчас боялась их смеха. О, если бы они сегодня вообще не смеялись! Если бы он назвал мне свое условие, сейчас мне было бы спокойнее. Я знала бы, что на время, отведенное для выполнения его условия, он должен воздержаться от разглашения того, что подслушал и подсмотрел.

Тлеющие в тануре угли казались то красными, то голубыми. Они блестели и слепили мои глаза. Голова чуть-чуть закружилась.

Неужели скажет? Мое лицо пылало. Может быть, от танура, пышущего жаром? А вдруг не скажет? Хоть бы он заболел и не выздоравливал до ухода монтажников из нашего дома! Пускай заболеет легкой болезнью, например, насморком. Или пусть у него глаза заболят — бывает же такое. Какие у него некрасивые глаза, какой холодный, жалящий взгляд! А вдруг он станет немым? Нет, все это похоже на сказку. Хоть бы у него язык отнялся.

Отчего у меня так болит голова? Так болит, что я не могу вспомнить, за что ласточка отхватила ножницами язык осе? Ой, болит голова, кружится как.

Угольки в тануре то расцветают, то гаснут. А теперь они пришли в движение, мерцают, исчезают, а я будто поднимаюсь куда-то высоко вверх. Как хорошо, если у человека есть крылья, он полетит далеко-далеко! Как бывает в сказках: пожелают люди — становятся рыбой и плывут в глубь моря, превратятся в воробья — и летают над деревьями.

Глаза мои! Что это их жжет? Отчего они слезятся? Может, от того, что долго смотрели на огонь? Наполнились водой, нет — огнем, поэтому их так жжет. Хлопаю ресницами, чтобы выжать слезы — ведь слезная пелена туманит глаза, да и огненные пылинки стряхну вместе со слезинками.

Взгляд мой становится яснее: звезды! Они блестят где-то ниже меня, часть из них дремлет, другая часть игриво мигает. Я вижу, как погибают и как воскресают звезды: значит, я в воздухе? Я лечу? Я превратилась в птицу? Неужели?

Я поднимаюсь вверх. Какие-то непонятные звуки преследуют меня. Среди них ясно различаю голос: «Ваши мыши по ночам заигрывают?» «С одним только условием…» «С одним условием…»

Я убегаю от этого голоса. «С одним условием…»

Прочь. Подальше. Подальше.

Наконец этот голос отстал…

Как высоко я поднялась! Выше луны. Вижу, как красное, полное лицо луны заполняется множеством глаз; эти глаза смотрят на меня пронзительно. Махая крыльями, улетаю все выше и выше.

До тех пор, пока Бекмурод в нашем дворе, я не опущусь больше туда. Странно, луна похожа на тонкую белую лепешку — на чаппоти.