Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Хрузов и сам не мог понять, почему он побаивался матери, когда она глядела на него, не мигая, затаив дыхание, без слез и вздохов, словно гипнотизируя, а на самом деле любя и почитая.

— Да ты не болен ли? — спросила она, пытаясь положить ладонь сыну на лоб. Федор уклонился от ее ласки.

— Я здоров.

— На тебе лица нет!

— Знаю.

С тяжким вздохом Хрузов поднялся с дивана и только тогда почувствовал, что отлежал себе бок. У него неприятно закололо в плече, он стал растирать его, чтобы разогнать кровь, и она тронулась, пошла, побежала и вдруг прилила к вискам и щекам, как бывает, когда становится очень стыдно.

Хрузов решил рассказать матери все: будь что будет, все равно от этого не уйти.

— Я Лену видел. Со старшим лейтенантом артиллерии.

— С кем? — Екатерина Михайловна выпрямилась, а ее глаза мгновенно оледенели. Она недолюбливала невестку, которую считала слишком самонадеянной, но эта новость и ее сразила. — Ну и дрянь, — прошипела Екатерина Михайловна, — вот уж не думала, что она гулящая девка!

Хрузов безрадостно рассмеялся.

— Позволила бы ты мне на ней жениться, если бы думала так!

Мать как-то странно посмотрела на него. Морщины на ее лице стали жестче, а дряблые, обвисшие щеки, пронизанные короткими багровыми ниточками, затвердели и превратились в два грозных бугорка.

— Если помнишь, я не была особенно рада вашему союзу.

Это прозвучало несколько старомодно. Но Хрузов был вынужден признать, что его задели эти слова: в них была правда, и они были сказаны матерью.

— Мама, ну зачем говорить об этом! Все шесть лет нашей жизни ты постоянно демонстрируешь свое недовольство! Какой в этом толк, скажи?

Федор почти кричал на мать. Оскорбленная Екатерина Михайловна поджала губы.

— Толк? Какой еще толк?! Теперь надо искать адвоката? чтобы эта девка тебя не облапошила, а не толк! Ты уверен, что она не прижила себе никого? Алименты от доктора наук, милый мой, любого устроят!

В первые секунды Хрузов поразился ее словам, но потом отбросил их, как дикую нелепицу. Лена не способна снимать сливки с чужого горя. Все-таки он лучше знает ее, чем мать. Лена уважала его. И если уж случилось так, что она полюбила другого, то хотелось бы знать, каким коварным путем вошел этот лейтенантишка в ее душу.

Хрузов погрузился в раздумья, не слушая Екатерину Михайловну. Она говорила, явно утрируя. В окно проглянуло солнце, стали отчетливо видны желтые полосы пыли. Гложущая тоска не отпускала Хрузова. Он вскользь подумал о том, что развод с женой может помешать защите докторской диссертации. Надо будет кому-то что-то объяснять, оправдываться… А потом, также вскользь, он подумал о том, что с Леной ему было хорошо. И эти две такие несхожие между собой мысли возвращались к нему с частотой маятника часов, кружа голову, не давая отвлечься.

К вечеру за стеной что-то приключилось. Оттуда, из этой обители тишины и покоя, вдруг послышалось робкое, неуверенное бренчание пианино. Хрузов недоуменно вертел головой, пытаясь постигнуть, как, каким образом, сквозь бетон, штукатурку, обои, ковер могут проникать сюда эти нежные, слабые, робкие звуки? Неужели в простой вибрации струн сокрыта такая мощь?

— Что, соседи купили инструмент? — спросил он Екатерину Михайловну за ужином, который показался ему безвкусным.

— Ты же слышишь. — Она нахмурила брови. — Этого только не хватало! Теперь мы окончательно свихнемся.

Но Хрузову понравилось музыкальное обрамление, в которое оказалось вставлено его горе. Воображение рисовало шестилетнюю девочку, белокурую крошку, которая с неослабевающим энтузиазмом будет теперь брать уроки музыки, и на душе его становилось чуточку легче. Эта девочка с аккуратной стрижкой, худая, подвижная, как ртуть, походила на Лену, какой он видел ее на детских фотографиях. Напрасно они не завели себе ребенка…

Ему подумалось, что не все еще потеряно. Пройдет час, два, три, наконец, и Лена откроет дверь своим ключом, войдет, усталая, в комнату и, как всегда, прежде всего кинется к форточке со словами: «Ну и духотища!» — а потом начнет тормошить Федора расспросами о его делах (сам он не любил распространяться на этот счет) и, когда он в конце концов зайдет в тупик, в свою очередь, со смехом расскажет ему какую-нибудь забавную историйку, курьез, случившийся у нее на работе. Правда, в последнее время она была другой: приходила печальная, погруженная в себя, молчаливо-сосредоточенная. Однако Хрузов не лез к ней с глупыми расспросами. Мало ли почему человек порой замыкается в себе? (Теперь-то он знает почему!). Лично он всегда был только рад, когда его не трогали и оставляли в тишине и покое. Тогда он занимался своей математикой, триангулировал пространство на симплексы, разрабатывая самый быстрый в мире алгоритм поиска неподвижной точки. Хрузов был одержим этой идеей. У него была собрана огромная литература по неподвижной точке. Все методы ее поиска он знал назубок и, нащупывая свой собственный путь, с удовлетворением видел, что он не похож ни на один из известных ныне. Разработка этого метода и являлась темой его докторской диссертации.

С самого начала они с Леной уговорились, что их ребенок явится на свет только после докторской. И вот она, докторская, скоро уже будет завершена, вероятнее всего осенью. Лена совсем немножечко не дотянула, не выдержала. Ей не хватило терпения. Эх, Лена, Лена… Хрузов готов был простить ей измену, помиловать ее, если она войдет сейчас в комнату, поблескивая разноцветными каверзными глазами, и, как всегда, кинется к форточке и со словами: «Ну и духотища…» — откроет ее.

Федор сел за стол, посмотрел на кипу исписанных бумаг, придавленную большими портняжными ножницами, и, быть может, впервые за десять лет, что он занимается наукой, не испытал ни удовольствия, ни вожделенного призыва. Ничего. В голове не было ни единой мысли, только какие-то обрывочные, смутные укоры совести за то, что он мало уделял внимания жене. Но ведь за то время, что они прожили вместе, она вполне привыкла к этому — так подумал он.

Жена шутила, что его трудно сдвинуть с его «неподвижной точки». Он редко куда ходил. В театры Лена даже и не приглашала его, зная, как ему неудобно отказаться и как он будет маяться, если все-таки пойдет. Поэтому в театры она ходила со своей лучшей подругой Антониной. (А вдруг и с этим старшим лейтенантом тоже?) Кино Хрузов не терпел. В кино компанию Лене составляла Екатерина Михайловна. Вернувшись, они взахлеб пересказывали Федору содержание фильма, а он тихо радовался, что сэкономил полтора часа для работы.

В гости, правда, они ходили вместе, но и там Хрузов подыскивал себе место и время для уединенных, обстоятельных раздумий.

Он встал и прошелся по комнате. Девочка за стеной упорно тыкала в клавиши, подбирая «В траве сидел кузнечик». Федор мысленно помогал ей, досадуя в тех местах, где она сбивалась. А вечер, более тусклый, чем когда-либо, все тянулся и тянулся… Внезапно Федор понял, что надо позвонить теще, вероятней всего Лена там.