Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— Ну что же, я уже вышел из детских ходулек и в состоянии постоять за себя сам, — громко произнес Хрузов и, наверное, оттого, что он принял решение, ускорил шаг. Прежде он выбивался из толпы, теперь органично вписался в этот бурливый поток, понесся вместе с ним по площади, обогнул ограждение (рыли котлован), прихватил вечернюю газету из автомата, задержался в дверях метро, словно ныряльщик, который набирает в легкие воздух, прежде чем скрыться под водой, затем пошел через турникет, спустился в недра земли на эскалаторе, протиснулся в вагон, схватился рукой за поручень и стал как все, стал одним из двух миллионов, которых перевозит за день Московский метрополитен.

«Мы еще посмотрим, небожитель я или человек, умеющий постоять за себя, — думал он. — Грош цена моим идеям, если я не отстою их. Никакой Ледяшин не сможет довести их до законченности. Только я. Значит, на мне и ответственность за них… Буду бороться!»

Актовый зал заполнялся стремительно. Это было просторное помещение, увешанное портретами великих математиков — Эйлера, Лобачевского, Ляпунова, Стеклова, Маркова, — с несколькими рядами деревянных скрипучих кресел, какие стояли в кинотеатрах шестидесятых годов, с цветами в горшках на мраморных, местами оббитых подоконниках, неизменным запахом пыли и каким-то особым, величавым эхом, которое степенно плавало под самым потолком, призванное как бы объединять всех собравшихся, суммировать их разговоры, тихие смешки и серьезные замечания в один общий звуковой фон.

На переднем плане стояла доска с седым налетом нестертого мела по краям. Позади нее скромно притулился черный рояль, сознававший свою вторичность в этом строгом, научном зале.

Хрузов любил бывать здесь. Он испытывал восторженное благоговение, когда входил сюда. Тут выступали с докладами академики Боголюбов, Трапезников, Дородницын… Здесь же шесть лет назад защищал свою кандидатскую Федор Хрузов. Волнение, которое цепко держало его в тот памятный день, словно навсегда впечаталось в сознание, и с тех пор он уже не мог находиться здесь в расслабленном состоянии, ленивым и праздным, отбывающим часы по принуждению. Тут он всегда был собран и настроен на работу. Если доклад предполагался неинтересным, Хрузов предпочитал вовсе не ходить на него. Поэтому его всегда удивлял Ледяшин, который не пропускал ни одного заседания и обязательно садился в третий ряд, в середину, наверное, для того, чтобы быть на виду. Вот и сейчас он уже занял свое привычное место и делал все, чтобы не обращать на Хрузова внимания.

«Интересно, сказал он что-нибудь Моренову или нет?» — подумал Федор, усаживаясь с краю.

Владимир Маркович вошел в зал, беседуя о чем-то с ученым секретарем. Они посмеивались, причем начинал Моренов, а подхватывал ученый секретарь — он занял свою должность не так давно и теперь вовсю старался произвести на заведующего лабораторией хорошее впечатление. Еще бы: Владимир Маркович один из немногих в институте, с чьим мнением считались. У него столько заслуг в прошлом, что могло бы хватить на нескольких. Правда, в последнее время источник иссяк, но это ничего не значило — его ученики, и Хрузов в том числе, продолжали начатое дело. В докладах нередко проскальзывало выражение «школа Моренова».

Они сели впереди Хрузова. Волей-неволей Федор слышал каждое их слово.

— …Я и поставил ему ультиматум: выступлю в прениях только в том случае, если он три раза — не менее трех раз! — упомянет в докладе мою фамилию, — рассказывал Моренов негромким, по-стариковски дребезжащим голосом, в котором Федору чудилось ехидство. — Разумеется, я пошутил, но бедный диссертант так перепугался, что сделал в точности, как я просил, причем было заметно, как он загибал пальцы, произнося мою фамилию, очевидно, чтобы не сбиться со счета!

Ученый секретарь сморщил нос и подобострастно захихикал.

«О ком это они? — подумал Федор. — О Гусеве? Или Шейнине? Хотя какая разница! Ссылаться на Моренова при выступлениях стало традицией… Да я и сам рассыпался ему в благодарностях на своей защите. Но ведь тогда он и вправду бурлил идеями… Он раздавал их щедро и неутомимо. Как жаль, по-человечески жаль, что этот вулкан потух… А вдруг и со мной случится такое?» Хрузова настолько ошеломила эта ужасная мысль, что в висках застучало, и он не сразу расслышал обращенные к нему слова Владимира Марковича.

— Проснитесь же, Федор Константинович! Доклад еще не начался, а вы уже задремали!

И опять подобострастное хихиканье ученого секретаря! Федор вспыхнул.

— Вы о чем-то спросили меня, Владимир Маркович?

— Ну да! Я поинтересовался, как дома? Как Екатерина Михайловна? Жена?

Глядя в его невозмутимые серые глаза, над которыми нависли тяжелые веки-шторки, Федор не мог не вспомнить слова Петряева, старшего научного сотрудника из другой лаборатории: «Ваш Моренов обладает уникальнейшим даром узнавать про все, что говорится и делается за его спиной… Это не человек, а Пифия! Мне бы не хотелось быть у такого под началом».

Несомненно, заведующий лабораторией уже знал о предстоящем разводе.

— Екатерина Михайловна здорова, — сказал Хрузов с натугой. — А с Леной… мы решили расстаться.

— Вот как! — Владимир Маркович изобразил удивление. — Какая жалость. Отчего так? Столько лет вместе — и на тебе! Уж от вас я этого никак не ожидал.

— Я не склонен винить в этом Лену, но, честно говоря, и моя вина тут не абсолютная.

Моренов покачал седой, скульптурно красивой головой.

— Ах, молодость, молодость… Не можешь ты найти компромиссного решения! Тебе бы все воевать, спорить…

— А дети у вас есть? — счел своим долгом вставить вопрос ученый секретарь.

— Нет.

Он кивнул, как бы говоря: «Тогда понятно».

Владимир Маркович воздел глаза к потолку и задумчиво проговорил:

— Знаете что, вы бы подумали, Федор Константинович, стоит ли вам тогда ехать на конгресс в Хельсинки? У вас, вероятно, столько сейчас проблем в связи с разводом, что не до того… Как вы считаете?

И Моренов взглянул на Хрузова с такой суровой непреклонностью, что Федор понял — не видать ему математического конгресса как своих ушей. Конечно, ему хотелось бы поехать. Но если уж так ставится вопрос…

— Хорошо, — сказал Хрузов, выдержав взгляд заведующего лабораторией. — Я сниму свою кандидатуру.

Отвернувшись, Владимир Маркович как ни в чем не бывало продолжил разговор с ученым секретарем, а Хрузов подумал: «Ну и пусть… Никому еще не удавалось достичь сразу двух целей: либо тебе нужна истина, либо мамона… Обойдется Хельсинки и без меня».

Скорее всего это был первый выпад Моренова в предстоящей борьбе, и, поскольку он почти не задел Федора, а точнее, не проник глубоко, а только скользнул по поверхности, Хрузов даже повеселел. Нет, такими методами его не запугать! Он не из тех, кто готов продать дьяволу душу, лишь бы съездить в командировку за рубеж.