Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— Что-то вы не очень проголодались, — заметил Нечаев, налегая на борщ.

— Да, не очень.

Хрузов мрачно усмехнулся и отодвинул тарелку: аппетит и впрямь пропал. Теперь Федор уже не жалел, что не взял борщ.

— Я выйду, на улице тебя подожду, — сказал он Нечаеву.

Нечаев, сосредоточенно прожевывая, кивнул.

На улице Хрузов присел на лавочку и подставил лицо негреющим, но ярким солнечным лучам. Напротив висели плакаты, один категоричнее другого. «Находясь на территории базы, делай только ту работу, которая тебе поручена!» Мимо пронесся автокар. Хрузов зажмурился и попытался вглядеться в пустынную черноту, открывшуюся ему. Изредка чернота прорезалась желтыми точками, поднимавшимися снизу вверх, точки разбухали и превращались в пузыри. Где-то внутри его, в этом непостижимом микрокосме, прячется та самая мысль, которой он пренебрег на «Октябрьской» ради того, чтобы увидеть Лену и старшего лейтенанта артиллерии с его острым, длинным носом, похожим на заточенный карандаш. Правильно ли Хрузов сделал тогда? Он не знал. Ему было жалко мысли, которая больше не возвращалась. И возможно, не вернется уже никогда. Легонько вздохнув, Хрузов открыл глаза и увидел стоящего перед ним Нечаева.

— Я готов. Пойдемте?

Очки Нечаева бодро и сыто сверкали. Хрузов тяжело и неохотно поднялся, и они пошли к своему цеху.

— Вы идите к начальнице, — советовал ему по дороге Нечаев. — Может, какая-нибудь другая работенка подвернется. Морковка мне уже надоела.

— Хорошо, Женя, зайду, — ответил Хрузов. Он был за старшего.

— Кстати, Федор Константинович, вы случайно не знаете, как доказать, что уравнение «икс квадрат минус два игрек квадрат равно единице» имеет в целых числах бесчисленное множество решений?

На секунду Хрузов задумался. Всего мгновение потребовалось ему, чтобы настроить свой мозг на абстрактное мышление.

— Так это же известное уравнение Телле, которому посвящены несколько солидных монографий.

— Странно! Я откопал его в учебнике для седьмого класса, в разделе нестандартных задач.

— Неужели? Сейчас подумаю…

Некоторое время они шли молча; Федор бился над предложенной ему задачей, Нечаев почтительно создавал условия для мышления. Потом Хрузов остановился и сказал:

— Ты знаешь, кажется, действительно получается и без всяких цепных дробей. Но это только за счет того, что справа стоит единица. Уравнение Телле для более общего случая. Я же предлагаю решить твое уравнение так…

Он поднял с земли щепку и стал чертить ею символы, понятные им обоим. Нечаев поддакивал, а когда задача оказалась решенной, восхищенно зацокал языком.

— Надо же! Как все-таки красиво вы получили эти рекуррентные соотношения!

— В математике, Женя, все красиво. Иначе какой смысл ею заниматься?

— Но почему?.. Норберт Винер назвал математику «гимнастикой для ума». Значит, ею можно заниматься и для того, чтобы мозг не закостенел.

— И только для этого? Не согласен, — Хрузов покачал головой. — Человек мыслит, чтобы познать гармонию мира, а не для поддержания своего мозга в состоянии полной боевой готовности для каких-то неопределенных целей. И я верю в то, что именно в математике гармония мира отражена полнее всего. Математика — это некая структура Вселенной. Если хочешь — это модель космоса…

— Где все вращается вокруг неподвижной точки, — пошутил Нечаев.

— А почему бы и нет? Если есть движение, то относительно чего-то, что покоится. Возможно, что это точка. — Хрузов с улыбкой поглядел на внимающее лицо Жени Нечаева. — Заболтались мы с тобой. Нас, поди, уже разыскивают.

Они поспешили в цех, удовлетворенные этим недолгим касанием высоких и прекрасных сфер.

После обеда их послали на разгрузку импортных яблок. Там уже работало человек пять. Нечаев оживился, забегал, забалагурил, перестал считать время до конца рабочего дня. С необыкновенной легкостью подхватывал он невысокие ящики и выносил из вагона, не забывая выудить самый спелый красный плод и, потерев о рукав, вгрызться в него зубами. Он жевал без всякого стеснения. «Ешьте, Федор Константинович, ешьте», — говорил он. Хрузов тоже съел пару яблок, но сделал это скорее за компанию, чем из желания полакомиться.

В три вагон был пуст, и их отпустили. Они шли, радуясь свежему ветерку, весне, еще не окрепшему, но уже пробовавшему припекать солнышку. В неглубокой, слюдянистой луже купались и чирикали взъерошенные воробьи. У проходной, ощерившись, лежала вислоухая рыжая собака. Пузо у нее было тугое, надутое, а вид самый что ни на есть сытый. «Неужели она на овощах и фруктах так раздалась?» — с удивлением подумал Хрузов о собаке.

— Товарищи, товарищи, постойте! Покажите-ка, что у вас в карманах? — раздалось вдруг за спиной Хрузова.

Он обернулся. Нечаева, шедшего поодаль, обступили люди (откуда они только взялись?) с красными повязками на рукавах. Их суровые, решительные лица не предвещали ничего хорошего. Нечаев побледнел, его глаза в удивлении расширились, очки заблестели испуганно и жалко. Бросив беспомощный взгляд в сторону Хрузова, он стал поспешно опорожнять свои карманы, точно от того, как быстро он это сделает, зависела его дальнейшая судьба. Но люди обступали его все плотнее, сжимали кольцо, не оставляя никаких надежд. Нечаев приложил руки к груди и что-то горячо и быстро забормотал о глупости, попутавшем бесе, досадном случае, могущем испортить его карьеру, милосердии… Его попросили пройти в помещение охраны.

— Федор Константинович, — жалобно прошелестел он Хрузову. — Федор Константинович…

Его увели — мимо Хрузова, воробьев, чирикавших все так же весело и беззаботно, собаки… Дверь захлопнулась, потом еще раз открылась, вышла женщина в накинутом на плечи платке. Кто-то спросил: «В милицию позвонили?»

Тарахтя, разъехались ворота, и на территорию базы осторожно, подобно неуклюжему зверю, вполз грузовик. Водитель дал два коротких гудка, чтобы Хрузов уступил дорогу. Отсверкивающее на лобовом стекле солнце слепило Хрузову глаза.

«Его облапошили, — подумал Хрузов, — точнее, он сам себя облапошил». Ему стало жалко Нечаева, но он не знал, чем можно теперь помочь этому бедному парню. Да и можно ли вообще в таких случаях кому-либо помочь, усомнился он.

— Ты что? Ослеп? Да еще оглох в придачу? — крикнул ему водитель грузовика через опущенное стекло. — Сойди с дороги!

Хрузов, очнувшись, пропустил машину. Он медленно подошел к двери охраны. Все же заступиться за Нечаева следует, подумал он и вошел в помещение, прикидывая в уме, какие слова могут сильнее всего подействовать на дружинников.

Нечаев сидел на стуле перед единственным столом, на котором лежало четыре яблока, и был бледен, как бумага. Он ничего не говорил, видимо, все уже было сказано. Дружинники тоже тяготились ситуацией и, позевывая, глядели на Нечаева без интереса и даже незлобно.