Елена Афанасьева - О любви я молилась

Гулять, вести легкую беседу и при этом анализировать полученную в чувствах информацию я не в силах. К тому же при сложившейся ситуации рациональные маневры бесполезны — таково мое внутреннее убеждение. И все же, откуда и почему эта неотвратимая весть мне самой от меня самой: «Я Диму потеряла!» И что это за заноза такая — откуда она взялась? Чув­ствую неотвратимо, что в его сердце — заноза! А через нее стекает любовь, улетучивается тепло его души, которое меня так долго согревало, — все выте­кает в некую прорву, а взамен идет холод. Эта заноза — все из-за нее! Она, как ледяная стрела или игла, пробила его сердце и в нем застряла. Как ее удалить, как выдернуть? И что предпринять вообще? Молиться? Только молиться! «Господи, спаси его от погибели!» Молюсь и надеюсь на чудесное спасение, в него верить хочу, но почему-то не верю: уж слишком бесповоротно и неотвра­тимо все то, что учуяла моя душа. Неотвратимость такова, что бороться с ней бесполезно и поздно, и молитва замирает у меня на устах. Но я напрягаюсь, я ползу по снежной пустыне и пробую пробиться свозь ледяную корку — мне надо, надо отогреть Димино сердце и достать эту занозу, тогда его, нас снова зальет горячее тепло любви.

Пройдет немного времени — всего месяц или несколько недель, и я эту занозу буду чувствовать постоянно — почти каждый вечер, когда он, воз­вращаясь с работы, будет приносить мне в своей ауре вкус другой женщины, вкус, который каждый раз будет сшибать меня с ног. В этом вкусе — мое лет­нее впечатление — заноза в его душе и сердце.

«Порча, — шепчу я, — измена. Ты был сегодня с нею!..»

Что я знала, что я понимала тем жарким июльским днем? Что Дима потерян, утрачен для меня навсегда? Что утрата эта не была естественной, добровольной? Что все то, что я «схватила», прочувствовав в мгновение ока, — правда и что Дима возле меня уже формально, а на самом деле у меня мужа уже нет. И не будет. И это — окончательно.

Как мне хотелось бы сказать, и поверить, и думать, что все обыкновенно и просто, как в шаблонных любовных историйках: встретил другую женщину, или даже не встретил, а просто завелась любовная интрижка на работе, кото­рая со временем переросла в нечто большее, ибо на основе влечения возникло притяжение, и понимание, и, наконец, любовь. К более молодой и красивой, возможно, к более интересной женщине. Или просто без причин. Ведь при­ходы и уходы любви — их не объяснить.

Я хотела бы так сказать и так думать, и даже проще и легче мне было бы так сказать и так думать, если бы не четкий и не ясный вкус «очарования», некоего колдовского невыразимого духа со своим совершенно неповторимым, но определенным энергетическим окрасом!

«Порча, — шепчу я, — измена. Твое сердце похищено.»

Что ж, я продолжаю все описывать и заносить в свой дневник.

Проходит несколько месяцев, и наконец, после долгих хлопот и всяческих маневров я получаю распечатку звонков с мобильного телефона своего мужа за интересующий меня период времени. Вот она, проверочка моей интуиции! Сверка душевных ощущений с датами и звонками.

Что ж, картина получилась интересная. Не неожиданная. Неожиданным оказался процент попаданий. Все — в десяточку! Вот потому и говорю себе всегда и повторяю неустанно: «Люди могут подвести, могут обмануть. А вот душа не подведет и не обманет никогда. Правду ищи в душе своей!»

Уход любви

В воскресенье вечером тридцатого июля Дима уезжает домой — ему в понедельник на работу. Я же решаю остаться на даче еще на сутки — вернуть­ся в город могу на своей машине.

Попрощавшись с Димой, иду в домик, удобно устраиваюсь на диване и принимаюсь читать книжку. Попутно щелкаю белые семечки. Мне спокойно и уютно, я отдыхаю душой и телом. Так проходит около часа, может, немно­го больше. Вдруг я осознаю, что со мною начинают происходить какие-то необычные трансформации — на клеточном, на энергетическом уровне. Чув­ствую, что разворачиваются поразительные внутренние процессы, за кото­рыми я принимаюсь следить, как сторонний наблюдатель. Я понимаю, что у меня в груди («За сердечной чакрой», — отмечаю мысленно) начинает кон­центрироваться тепло. Постепенно оно сгущается и стягивается во все более теплый, почти горячий шар. Я с удивлением откладываю книжку и начинаю уже внимательно прислушиваться к тому, что там у меня происходит.

Шар, как бы мерцая своим теплом, начинает потихоньку раскачиваться. «Это Димина любовь», — понимаю я. Далее шар медленно поднимается вверх и легко и беспрепятственно выходит из меня. «Димина любовь покину­ла меня...» — констатирую я спокойно, ибо все действо, которое разворачи­вается на дачном диване, протекает без всяких эксцессов, очень мирно, почти обыденно, словно любовь бороздит душу в шарообразном состоянии чуть ли не каждый день.

«Почему она меня покинула? — продолжаю я раздумывать над произо­шедшим. — И что же теперь будет? Может, она еще вернется? А куда она денется. В самом деле, куда подевалась любовь, куда она ушла? Ушла надол­го? Навсегда? А ведь мне было с нею так хорошо! Что же теперь будет?»

Мои раздумья прерывает звонок сотового телефона. Звонит Дима, сооб­щает кратко: «Я доехал. Все в порядке».

Разруха

31 июля Дима выходит на работу, и наши отношения начинают разви­ваться вообще немыслимым образом. Немыслимым, непонятным, непред­сказуемым.

В нашей жизни наступает полная разруха.

Первые признаки этой разрухи довольно явственно проступают во время нашего двухнедельного отдыха на даче, куда мы переехали на третий день после моего возвращения из Италии. Так, в одно прекрасное утро в ответ на мою просьбу вскопать еще одну грядку Дима отказывается в резкой форме и свой отказ мотивирует тем, что я не справляюсь с теми грядками, которые уже вскопаны. Отказом я удивлена и обескуражена — раньше такой строптивости за своим мужем я не наблюдала, напротив, он всегда был рад мне услужить. Ну, а тон, каким все было высказано, — тут я вообще растерялась. До сих пор на грубое обращение мужа мне жаловаться не приходилось. Если не считать «итальянской эпопеи». Правда, после моего возвращения из-за границы у нас с ходу начались какие-то разборки, но я еще к ним не привыкла и не перестро­илась на новый лад, я все еще в инерции прежней жизни и тех отношений, которые существовали между нами «до Италии» и когда я была для Димы королевой, каждое слово которой внимательно выслушивалось и никогда не оспаривалось. Сейчас же мне впору рассердиться и обидеться за резкий ответ, но дело для меня важнее — мне нужны новые территории, чтобы высадить молодую клубнику, и потому я продолжаю настаивать на своем, — конечно, вежливо. Тут мой муж принимается уже кричать на меня. Он вопит так громко, что соседи начинают высовываться со всех сторон, с любопытством реагируя на семейную сцену, разыгравшуюся у них под носом. Димин крик производит на меня впечатление разорвавшейся бомбы. Тут я по-настоящему начинаю понимать, что значит «терять почву под ногами». Положение мое незавидное. День, к несчастью, воскресный, и вокруг наших четырех соток на соседних участках расположились целые компании дачников — я чувствую себя, как голая посреди улицы. Настаивать дальше в этих условиях означало бы просто выставлять себя на посмешище. Я обиженно замолкаю и принимаюсь гото­вить завтрак. Ну, а Дима, увидев мое замкнувшееся лицо, громко чмыхает и уходит в дом с книжкой. Я накрываю стол на открытом воздухе и зову мужа завтракать. В ответ — ноль движения. Зову один раз, потом второй — обида для меня не повод прерывать отношения и растить напряжение: я веду себя компромиссно и не намерена затягивать ссору. Однако у Димы другая пози­ция — он не реагирует на мои призывы и завтракать выходит часа через два. Кушает в одиночестве, молча. Дальше мы весь день ходим поодиночке и не разговариваем. Напряженность в отношениях продолжает нарастать. Я от сло­жившейся ситуации прихожу в шок — от того, как муж повел себя со мною, и от того, что он не выказывает ни малейшего намерения попросить у меня прощения. Я-то никогда не считала для себя зазорным извиниться первой и не раз просила у Димы прощения по самым мелким поводам. Извинялась всегда, когда полагала, что каким-то образом задела его чувства, тем более, когда видела, что он на что-то обижается. С извинениями я не затягивала, чтобы не дать ссоре раскрутиться, разыграться. Рассуждала по-философски: зачем отравлять драгоценные дни нашей жизни всякими мелкими и в основ­ном надуманными проблемами и такой же надуманной и никчемной «борьбой личностей» — нам этих дней отведено не так уж много. В общем, я всегда шла на уступки, была компромиссной и одновременно пыталась привить мужу такой же стиль в отношениях. Пробовала его научить не поддаваться лож­ным порывам гордыни и самолюбия, а думать в первую очередь о чувствах близкого человека, щадить их, тем более, если с этим человеком планируется дальнейшая жизнь и расставание с ним в намерения не входит. В конце кон­цов,— распевала я на все лады, — извиняться — это благородно. Да, да — это признак благородства. И тот, кому удается преодолеть свою так называемую «гордость», а на самом деле — никчемную гордыню, тот преодолевает мелкое и ничтожное в себе, возвышается над ситуацией, короче, тот духовно растет и облагораживается. Только вот вся моя кропотливая четырехлетняя воспита­тельная работа с мужем резко «обломилась» в тот прекрасный день на даче. И выяснилось окончательно, что я так и не научила Диму извиняться. Но даже и не в этом было дело — не в извинениях, и не в благородстве, и не в горды­не, а в новом отношении ко мне — в том, что он никогда так не вел себя со мною раньше. Ему никогда не было трудно что-то сделать для меня по моей просьбе, какую бы форму ни принимала эта просьба. Тем более, он никогда не спорил, не кричал на меня. Четыре года мы с Димой неплохо ладили. Кон­фликты если и возникали, то только в связи с эмоциональной стороной наших отношений — по поводу любви. Никогда бытовые проблемы или заботы не становились предметом спора или ссоры. Но тут, на даче, мой муж будто с цепи сорвался, беря реванш за все истекшие годы. Он вдруг стал возражать резко и грубо, отказывая мне в исполнении просьбы, и не личной даже, и не моими прихотями обусловленной, а укладом нашей жизни, нашими общими делами и заботами. Ни с того ни с сего стал отказываться что-либо делать по своей, мужской, части. Казалось, что он находит удовольствие в том, чтобы мне противоречить, ругаться со мною и настаивать на своем. И вообще, он стал неожиданно каким-то свободолюбивым и независимым. Независимым от меня. Словно он уже и не боится испортить со мною отношения. Словно уже и не дорожит мною, как прежде, не боится потерять. Может, и копать он отказался потому, что не хочет работать на моем участке? Я сказала бы даже, что ведет он себя уже не как муж, не как родной и навеки близкий человек, а как. Тут я уже повторно ловлю себя на мысли, что.