Владимир Саламаха - 3. Если упадёт один...

— Может, переночуем в шалаше? Лапника натаскаем, мха, сухой травы нарвем. Да и костерок, пока не стемнеет, разведем, — сказал Иван.

— Нет, — возразил Василий. — Лучше зайти в усадьбу. Должно быть, дядя Дорошкевич вспомнит меня. Думаю, хозяева покормят. Немного отдо­хнем и пойдем дальше.

Иван предлагал переночевать здесь не только потому, что очень устали, идти они еще смогли бы час-два. Чем ближе был родной дом, тем больше волновался: что скажет отец? Может, и на порог не пустит: «Люди на войну пошли, а мои сыновья домой прибежали!»

Очень хотелось поскорее прийти домой. И вместе с тем было боязно. Отец, конечно, со временем простит, но что скажут люди? Не будут знать, что ты дома? Так всю жизнь в запечке не просидишь, рано или поздно выйдешь к ним. И до каких пор будешь прятаться? Пока наши придут?.. А тогда что?.. Выбежишь встречать: «Я свой»? Будет тебе свой...

И другое пугало: в деревне могут быть немцы. Пришли домой и сразу в плен?.. Как-то не по-человечески все это. И когда Василий предложил идти на Стражу, Иван обрадовался: «Переночуем, а там будет видно».

Никодим также согласился с Василием. До деревни еще далеко. Устали. Изголодались. Почему бы немного не отдохнуть, а потом и решать, что делать дальше?

— С Дорошкевичем отец даже по рюмке выпили, — говорил Василий. — Вот тебе и странный, как о нем говорили. — Хотя удивляет: отца моего знал, оба лесники, но почему-то обходил его. Но липы дал, не отказал. Помню, когда отец достал бутылку, тот вынул из кармана свою маленькую рюмку, из нее и пил.

— Может, он старой веры придерживался, — предположил Никодим. — Мы же для них язычники. Они с нами из одной посуды не пьют и не едят, вера не позволяет, хотя живут с нами в согласии.

— Какая старая вера? Отец говорил, что Дорошкевич, как и он, пар­тийный. В районе на партсобраниях встречались. Почти земляки, а сидели порознь. Нелюдим!

— Ну, тогда он нас не приветит, — молвил Иван.

— И такое может быть. Но все равно пойдем, — решил Василий и доба­вил: — Пусть не приветит, но хотя бы скажет, есть ли поблизости немцы. А то идем домой и ничего не знаем.

Солнце клонилось к западу. Казалось, остановилось там над густым и уже темноватым снизу, у земли, лесом. Лучи искоса скользили по верхушкам деревьев, освещали левый берег, где на заросшей и давно нехоженой тропе, уходящей в лес, стояли парни.

Над рекой, усыпанной желтыми блестками, уже начинал подниматься лег­кий, но еще прозрачный туман. Птицы пели, где-то стучал дятел, возле берега у травы слышались всплески рыбы, на стрежне раза три громко ударил жерех: так, глуша добычу, бьет только он, будто плашмя доской.

— Идем! — словно приказал Василий. Парни вошли в лес, направились к Страже.

Через какое-то время подошли к усадьбе. Сумерки еще не наступили, но вечер уже чувствовался: тени от деревьев, падающие на поляны, когда тропа проходила по ним, стали длинными, на траве выступила роса, веяло прохладой.

Остановились на окраине леса, чтобы убедиться, есть ли кто на подворье. Затаились за придорожным кустарником. До подворья было метров пятьдесят. Оно было обнесено высоким частоколом, со стороны усадьбы к дороге ворота были широко открыты. Возле них — большая собачья конура, но собаки в ней и около нее не было. Не было ее и нигде во дворе. Василий тихо сказал: «Наверное, хозяин с собакой в лесу, а то пес поднял бы шум на всю округу. И в доме тихо».

Дом был большой, старой постройки, сени выходили на подворье. Двери в сени открыты, но что там — не видно, в проеме темно. Крыльцо невысокое, на нем стоят корзина, огромный чугун, два ведра. Недалеко от крыльца, ближе к дороге — колодец с высоким журавлем, вода глубоко. Напротив крыльца, шагах в десяти от него — длинный, с двумя воротами сарай, крытый тесом. И одни, и другие ворота открыты. Во дворе возле сарая у корыта хрюкают два кабана. Возле них с ведром хлопочет старуха. «Ну что, подойдем?» — спро­сил Василий.

Никодим и Иван молча кивнули...

Чтобы войти во двор, надо было открыть ворота, с которых и начиналась дорога от усадьбы к реке.

Ворота были из жердей, широкие, через них можно проехать с возом сена. Держались они на двух больших металлических петлях, приделанных к тол­стому столбу. С другой стороны на жердь и на второй столб было наброшено кольцо из сыромятной кожи. Василий снял его, парни осторожно потянули на себя ворота. Они протяжно заскрипели: удивительно, что у такого хозяина петли не смазаны.

Старуха выпустила из рук ведро, оно звонко стукнулось о землю, повер­нулась к воротам, приставила козырьком руку ко лбу — вечернее солнце слепило. Парни нерешительно зашли на подворье, сделали несколько шагов, остановились, ожидая, что будет дальше.

— Что же вы стали, детки? — сказала старуха и опустила руку. — Вошли, так проходите и не бойтесь, никого чужого нет. Ни тех, ни этих. (Не сказала кого.) А я смотрю и думаю, может, мои сыночки идут? Но нет, не мои. У меня их тоже трое, потому и подумала, что они. Издалека идете, куда?

— Издалека, мать, — сказал Василий и отчаянно махнул рукой на вос­ток: — Оттуда. — Помолчал, будто раздумывая, говорить ли конкретно, куда идут, показал на запад: — Туда. Говорите, чтобы заходили...

— А почему же нет? — искренне удивилась старуха. — Пожалуй, устали. (Посмотрела на их грязную форму.)

— Маленько есть, — смутился Василий. Смутились и Никодим с Иваном.

Заходите, отдохните. Может, сейчас и мои парни вот так, как вы, к кому-то зашли. Они с начала войны туда пошли. (Показала рукой на восток.) А что теперь с ними — один Бог знает. Туда уже и немец пошел. А вы смелей заходите. И покормлю, есть чем, и воды попейте, да переночуйте, если далеко идти. У меня тут тихо, одна я. А там...

Умолкла, не договорила. Что она имела в виду, сказав о сыновьях, и «а там...», парни не задумались: хотелось есть, отдохнуть. Благо, немцев здесь нет, и если даже вдруг они будут ехать или со стороны Забродья, или из райо­на, так издали услышат шум моторов. Убежать здесь проще простого: кругом лес. Да и стемнеет скоро. Вот и солнца уже не видно, хотя его лучи еще сколь­зят по вершинам деревьев за дорогой.

— Значит, одна вы, — сказал Василий. — А хозяин где?

— Умер. Перед войной. Как умер, так и собака сошла. Потому одна я.

— Простите, — Василию стало неловко, — не хотел.

— Ничего, а вы будьте смелее.

Парни сделали еще несколько шагов по двору. Остановились, подойдя к старухе. Молчали, не зная, как быть дальше. Старуха, наверное, поняла это, сказала:

— Что же вы такие робкие? А еще солдаты.

— Какие мы солдаты? — в отчаянии проговорил Иван, и добавил: — Получилось так, вот и идем...

Он вдруг запнулся, не сказав, куда идут, смолк.

— Солдаты не солдаты, но в форме, — сказала старуха.