Василий Клепцов - Время и судьи без грима

После того как Пасечный подтвердил эти показания на очной ставке с Топорковичем, а следователь выяснил, что немцы были в поселке более двух лет назад, Топоркович признался, что застрелил Самойлова по неосторожности из его же ружья, что произошло это случайно в тот момент, когда он подавал ружье Самойлову, а тот резко дернул его за ствол. Ружье было заряжено, и спусковой крючок почему-то оказался на взводе. Ружье Самойлова он действительно унес с собой, чтобы оно не пропало зря, и спрятал в лесу. Охотничий домик, по его словам, он не поджигал, а увидел пожар, когда уже уходил с того места домой. Предполагает, что в результате выстрела из ружья выпал пыж, он упал на сухое сено, находившееся на нарах, отчего и возник пожар.

Топорковичу было предъявлено обвинение в неосторожном убийстве Самойлова, мера пресечения изменена, он был взят под стражу, и дело передано для рассмотрения в суд. Накануне рассмотрения дела судья Портнов обратил внимание на шум в приемной. Это бывало не так часто. Выйдя из кабинета, Портнов увидел возбужденную женщину лет 50, которая требовала немедленно ее принять. Выяснилось, что она является свидетелем по делу Топорковича, прибыла по повестке на суд, но место в гостинице для нее не забронировано, поэтому и пришла узнать, где бы она могла провести ночь. Просьба была в общем-то законной: раз пригласили человека в суд официально из другой местности, то естественно, что тот, кто приглашает, и должен позаботиться о ночлеге этого гражданина.

Случаи вызова в суд иногородних свидетелей бывали нередко и раньше, но прибывшие люди как-то определялись сами: кто находил в городе приют у знакомых, кто у родственников, а кое-кто, наверное, проводил ночь на вокзале. Ох, и неприхотливый народ проживал в те времена в этом северном крае! Портнов в этом уже не раз убеждался. А сейчас стоило ему позвонить дежурной по гостинице, как место для приезжего свидетеля тут же нашлось. Ведь люди думают так: откажу я сегодня судье в элементарной просьбе, а вдруг завтра самому придется обратиться к нему с жалобой или с каким-то заявлением. Нет, рассуждают они, лучше пойти навстречу просьбе и, как правило, идут.

Устраивая свидетеля в гостиницу и выяснив, что фамилия ее Пахова, Портнов спросил у нее, жалеют или не жалеют односельчане Топорковича, что он оказался под судом?

— Нет, не жалеют, — сказала она, — тюрьма по нему давно уже плачет.

Такое заявление немного насторожило Портнова. Он вспомнил, что Пахова была сожительницей Топорковича и, возможно, затаив на него обиду, говорит о нем что-то лишнее.

— Но ведь администрация по месту его работы, — сказал Портнов, — дала ему хорошую характеристику, где сказано, что он и в быту вел себя нормально, и работник был неплохой.

— Неправильная эта характеристика, — сказала свидетель, — я-то уж его лучше знаю: мы с ним жили одной семьей больше пяти лет, два года как разошлись, а синяки от его побоев у меня еще до сих пор не прошли. Когда разозлится, то становится зверь-зверем.

Вглядевшись в свидетельницу более пристально, Портнов заметил, что мужа, наверное, надо было выбирать по своему возрасту, а не моложе, тогда бы и семья была покрепче.

— Это откуда же вы взяли, что Топоркович моложе меня? — резко, как бы с обидой сказала Пахова. — Он только по паспорту молодой, а в жизни он меня старше.

— А я-то думал, что только женщинам свойственно уменьшать свой возраст, а Топорковичу-то зачем это?

— Вот Вы завтра сами и задайте ему этот вопрос, да еще не забудьте спросить, почему он проживает все последнее время около самой границы с Финляндией, почему за двадцать лет, прошедших после войны, он ни разу не съездил в свою родную Белоруссию, откуда он знает немецкий язык и немецкие песни, — вгорячах довольно резко сказала женщина.

— А откуда Вам известно о том, что он знает немецкий язык? — спросил Портнов.

— К нам в леспромхоз как-то года два назад приезжали немцы, — рассказала Пахова, — он выпивал с ними и разговаривал по-немецки, а когда напился, стал петь песни на немецком языке, чем их очень удивил.

Беседа с бывшей женой Топорковича усугубила сомнения Портнова, возникшие у него при изучении дела. Он никак не мог понять, почему труп Самойлова сгорел полностью, без остатка, а дюралевая основа его рюкзака при этом даже не расплавилась, почему бочка с соляркой, находившаяся в сенях дома, оказалась в жилом помещении. Чтобы эти обстоятельства прояснить, судья вызвал в суд в качестве эксперта специалиста-пожарника. По просьбе жены Самойлова судья вызвал в суд дополнительно в качестве свидетелей некоторых друзей Самойлова, близко знавших его по охоте и рыбалке, так как, познакомившись с делом, она категорически была не согласна с показаниями Топорковича в той части, что будто бы ее муж, возвратившись с охоты, оставил ружье заряженным со взведенным курком около входной двери, и так оно, якобы, простояло всю ночь.

На следующий день при рассмотрении дела Портнов убедился, что Топоркович действительно выглядит намного старше возраста, указанного в его паспорте. Поэтому он самым тщательным образом выяснил у него, где он родился, в каком году, где проживают сейчас его родственники и знакомые по белорусскому периоду жизни.

Свидетель Пасечный в суде дал еще более подробные показания.

— У меня, — сказал он, — сразу возникли подозрения в отношении недобрых намерений Топорковича, когда он под надуманным предлогом решил вернуться в охотничий домик, при этом он настойчиво просил меня одного идти домой, а не ожидать его.

Однако Пасечный, вопреки обещанию не дожидаться Топорковича, продолжал стоять час или полтора на пригорке, где они расстались, пока не увидел густой черный дым над тем местом, где был охотничий домик.

— Тут уж ждать Топорковича, — добавил Пасечный, — вообще не имело смысла, там он мог бы пристрелить и меня, чтобы не было свидетеля.

Московские друзья убитого рассказали, что Самойлов был не просто охотником, но еще являлся и судьей международного класса по стрельбе из огнестрельного оружия, поэтому с оружием и на охоте, и после нее он обращался очень осторожно. Этого же требовал и от других. Всегда, возвращаясь с охоты, перед тем как войти в населенный пункт, в охотничий домик или в палатку, он поворачивался спиной к населенному пункту или к месту отдыха, направлял ружье вверх и разряжал. Он никогда не оставлял ружье заряженным или с невычищенным стволом, как бы он себя ни чувствовал. Не мог он оставить ружье и у порога дома, он всегда его вешал над тем местом, где ложился спать, будь это дом или палатка. Это было его жизненным правилом, выработанным годами. Так что объяснения Топорковича о том, что Самойлов, придя после охоты, ружье оставил заряженным, с взведенным курком, у порога избушки, да еще и на ночь является вымыслом от начала и до конца.