Иржи Швейда - Авария

Камил опустил голову на руки. Словно на него катила мощная сокрушительная лавина. Или отца так допекло, или он меня ненавидит.

— Конечно, ты был против? Право вето!

— Я бы презирал себя, если бы одобрил это перемещение.

Камил истерически расхохотался.

— Моему пониманию это недоступно. — Он покачал головой, а потом взвился: — И чего ты ангельские свои добродетели не распространяешь на одного себя? Это ты можешь мне объяснить?

— Бедняга, — выдохнул отец.

Камил насупился.

— Бедняга, говоришь? Как бы тебе тут не дать маху! Не рассчитывай, что я безропотно позволю себя уничтожить. Это еще вполне дискутабельно, я ли один виноват в этой аварии. О неисправности знал Хлоуба, еще получше, чем я, да и тебе тоже это было небезызвестно, поскольку он тебе сразу сгоряча все выкладывал. Вот оно как, двое беспорочных. Два казака, которые без малого тридцать лет назад поставили завод на ноги, и он по сей день смердит у людей под носом. А я полагаю, что старший мастер по капитальному ремонту и технический директор предприятия вполне компетентные личности, чтобы проанализировать и исправить промах одного зарвавшегося механика, который даже понятия не имеет, как выглядел химзавод во время бомбардировок.

— Вон! — Отец грохнул кулаком по столу и встал. — Вон отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели!

— Не тебе вышвыривать меня из дому! Мне ты твердишь, что я не выношу правды, а сам ее тоже терпеть не можешь. Я уйду отсюда, когда захочу сам.

Отец покачал головой.

— Здесь ты уже не живешь, Камил. Семья у тебя в Обрницах, и если ты боишься идти домой, то отвечай за это один. А теперь проваливай! Я не желаю находиться под одной крышей с таким засранцем!

Камил положил вилку и отодвинул тарелку.

— Ладно, пусть будет по-твоему. Но помни, если тебе, случаем, захочется сказать мне что-нибудь другое, то прошу обращаться ко мне на «вы»! — крикнул он и мимо плачущей матери вышел из квартиры вон.

Даже не вызвав лифта, помчался вниз по лестнице.

На улице уже было темно. Внезапно ставший чужим и враждебным, город сиял тысячами блуждающих огней. Ярость ослабевала, сменяясь раскаянием и чувством вины. На сто километров вокруг нет никого, кто ждал бы меня, нет места, куда я мог бы вернуться, нет никого, кто обрадовался бы моему приходу. Все сбросили меня со счетов. Да ведь не плакать же из-за этого.

Он отпер машину, последний раз взглянул на освещенные окна. В желтом прямоугольнике балкона на двенадцатом этаже маячил неподвижный силуэт отца. У Камила дрогнул подбородок. Папа, почему мы оба заблудились на давних наших воскресных прогулках? Потеряли друг друга. Забыли. Если бы я дезертировал с фронта, ты без малейших угрызений совести приказал бы меня расстрелять. Не сомневаюсь. Даже если бы знал, что казнят твоего сына. У тебя только завод на уме. Он занимает первый ряд в иерархии твоих ценностей. Остальное почти ничего не значит. Лишь где-то внизу Дитунка. А дальше? Пустота. Так что прощай, жестокий отец. Все меня сбросили со счетов, и я уже привык быть один. Говорят, будто в смертный час перед человеком мысленно встает вся его жизнь. Моя уже никому не нужна. О, если бы в последний миг из памяти моей выпал сегодняшний день!

Пять минут, равных столетию, просидел Камил за рулем своего автомобиля, не в силах запустить мотор и бежать. Просьба о предоставлении убежища потерпела полное фиаско. Еще одно поражение, и нервный стресс неизбежен.

Нестойкий уровень провинности, одиночества и бессилия мало-помалу снижался. Теперь, не колеблясь больше, покинуть все враждебное или ставшее враждебным — ничего другого не остается. Мир принадлежит сильным, отважным и смелым. Мир принадлежит людям, не ведающим жалости. Камил завел машину, включил скорость и через несколько минут неспешной езды, разогнав неотвязные мысли о своем падении, остановился перед ночным баром «Погребок у ратуши».

Музыканты только настраивали инструменты. За столиками сидели несколько девушек и парней-югославов с роскошными усами, а место за стойкой бара пустовало. Камил закурил сигарету и решительно раздвинул бордовый бархатный занавес, закрывающий вход для обслуживающего персонала.

За маленьким откидным столиком в углу закутка Петр ужинал беф-строгановом с картофелем во фритюре и овощами. От удивления у него отвалилась челюсть, он чуть не поперхнулся со страху, будто увидел сказочное чудище, вытер салфеткой лоснившийся от масла подбородок и встал.

— Нет-нет, сюда, пожалуйста, не входи! Еще увидит директор… — растерянно проговорил он, вытягивая руки, как бы выталкивая Камила из помещения.

— Убери когти! — Камил оттолкнул Петра и уселся на его место. — Так вот, значит, не мешало бы нам прояснить ситуацию, — произнес он устало.

— Только здесь в самом деле нельзя. Сюда каждую минуту могут войти…

Камил откинулся на спинку стула и вытянул ноги. В тесном черном фрачке, с трясущимися щечками, Петр не выглядел таким уж неуязвимым. Его самоуверенность испарилась. Перед Камилом стоял достойный всяческой жалости толстяк.

— Не трепись! Лучше потолкуем… Ты хапнул у меня шестнадцать тысяч. Да позарился еще на десять. Сволочь!

Камил не кричал. Лишь констатировал. Вяло. Словно и без злости. С отвращением.

— Я уже передал эти деньги Здене.

— И чудные рассказы об оргиях, которые я устраивал в твоей роскошной хате, в придачу. За одно это мне бы нужно съездить тебе по морде.

— Забудем, Камил, а? — примиряюще заулыбался Петр. — Разумеется, договор остается в силе. За отопление получишь десять тысяч из рук в руки.

— Какая же ты, однако, редкостная свинья! — Камил покачал головой и весело рассмеялся. — На отопилку твою я чихать хотел. Но ты отвалишь мне пять кусков за проект и шестнадцать за машину. Что ты там отдал Здене, меня вообще не касается. Благодаря тебе мы уже не живем вместе. В сущности, она — лицо, непричастное к делу. Ее имя ни в одном из договоров не значится. И тебе придется — ничего не попишешь! — примириться с тем, что ты подарил ей шестнадцать тысяч. Довольно глупо, хоть ты и мошенник.

— Договоры у тебя?

— Полагаю, ты от них не отопрешься?

— Они недействительны. Ты тоже поступал не сказать чтоб умно, хоть и интеллигент.

Камил смял окурок и забарабанил пальцами по гетинаксовой столешнице.

— Органы наверняка заинтересует закулисная сторона этих договоров, — проговорил он, помолчав.

— Но они также не пройдут мимо того обстоятельства, что откуда-то взялась пропасть дефицитного материала.

Камил, насупившись, махнул рукой.

— Не грози, дурачок, а обмозгуй все хорошенько. От тебя ускользает одно чрезвычайно важное и существенное обстоятельство. Видишь ли, с заводом я покончил, усек? Абсолютный нуль. Со Зденой тоже. Это уж нуль, возведенный в степень… Мне терять нечего. А вот когда прижмут к ногтю тебя, то все страшно подивятся, откуда столько пачек на дачку, которая хоть и записана на Регининых родителей, но уже перепродана старому Иржиковицу? Как ты хапнул авто и виллу на Лоучках. Скорее всего, поплатимся мы оба, но, к счастью, я еще умею работать руками, а ты-то уже отвык разносить в зал поллитровки или, скажем, копать землю под фундамент.