Иржи Швейда - Авария

Перед виадуком за Литвиновским вокзалом Камил остановился и вышел из машины. Солнце слепило, пришлось прищуриваться. Ну что ж, прощай, любимый город. Не нужно бы уж сюда больше возвращаться. Никогда. Мужчина должен уметь уходить, хоть это и нелегко. Здесь я провел двадцать семь лет. Целую жизнь. Жил тут, витая где-то в облаках. И основательно узнал тебя. Оба дома, где мне довелось жить, высоко подымаются в небо, выделяясь на фоне твоего скромного мягкого овала. Окна обоих домов отсюда прекрасно видны, отчетливо различимы.

Взглянув на удивительно ясный горизонт, будто затянутый голубым балдахином, на вершины Крушных гор, с трех сторон окружающих город, на облитые солнцем макушки елей, покрывающих могучие холмы густой зеленью, Камил затаил дыхание. Нет, сегодняшний день никак не годился для прощания! Ну отчего не льет дождь?! Отчего этот нелепо прекрасный, мучительно напоминающий о счастье вид не затянет легендарной смрадной мглою?! Четвертый день подряд я шляюсь туда-сюда и повсюду наталкиваюсь на самого себя. Четвертый день. Могли бы уж и похоронить!

Камил глубоко вдохнул пряный весенний воздух, с трудом отвел взгляд от переменчивой панорамы, сел в машину и резко дал газ. Бешено пролетел мимо химзавода, на три километра растянувшегося вдоль шоссе, мимо величественного административного здания, где завтра его будут судить и где вынесут приговор, где отец передаст ему пробитый билет, выдворяя навсегда; наконец бетонная ограда, которой окружено предприятие с левой стороны, кончилась. Камил повернул зеркальце и больше не оглядывался назад.

В Мосте он сперва заехал в отель «Прага», расположенный на старинной площади, наполовину уже разоренной строительными работами. Через несколько лет здесь будет огромный угольный карьер. Пройдет несколько лет — и сердце и неизбывная печаль превратятся в пустыню. Он заказал себе ужин, выбрав в меню самое лучшее, потому что карман его отягощали двадцать тысячных купюр — основательный фундамент будущего, — спокойно поел, распрощался и наконец отправился в «Гневин», бесповоротно убив в себе червяка укоров, сомнений и сокрушающих воспоминаний.

Чувствуя после сытной еды мучительную жажду, Камил поставил машину, в которой возил обломки своего прежнего мира, перед архитектонически чудовищным зданием ночного бара. Заходящее солнце перестало посылать изнуряющие лучи; Камил, одернув безупречно сшитый пиджак, решительно ступил на широкую лестницу.

В фойе с притворным добродушием приветствовал гардеробщицу, метрдотеля и всегда заспанного билетера, перекинулся с ними несколькими ничего не значащими фразочками и без билета, поскольку в их сознании он все еще был зафиксирован как часть инвентаря, вошел в переполненный зал.

На эстраде уже в нетерпении восседал импресарио Пешл (в его подчинении четыре ансамбля, и от них семь тысяч чистого дохода ежемесячно), трубка саксофона висит на губах, будто язык запыхавшегося сенбернара, толстый перестарок (таскается по трактирам двенадцатый год, вот бы познакомиться с его супругой), за роялем скучал недомерок в форменном пиджаке, Михал, Радек и гитарист уже сидели наготове, ожидая знака начать. Камил взглянул на часы — было без пяти минут восемь — и не сдержал улыбки. С таким составом Пешлу, как видно, беспокоиться о пунктуальности не приходится.

Все места за столиками были заняты, и Камил решил провести эту ночь в баре.

— Пять перстов английского, — фамильярно обратился он к Марии, прелестной супруге метрдотеля, которая была на тридцать лет моложе своего повелителя, чокнулся с ней и попробовал на вкус приятный пунш. Он на самом деле лучше бесцветных дистиллятов. Пунш пошел по резьбе, и после второй рюмки Камил обрел уверенность.

Оркестр выпустил отработанную серию: номер первый, пятый, девятый. Повернувшись на стульчике, Камил принялся изучать девичьи лица. Приведем в исполнение первый пункт плана сегодняшней ночи, подумал он. Приятную, мало-мальски приличную девицу, не слишком неуклюжую, потому что ночь сегодня будет безумно длинной, пригласить танцевать. И Камил, знаток здешних нравов, наконец остановил свой выбор на девушке, которую он не замечал здесь раньше (тем самым с наибольшей степенью вероятности гарантировалась минимальная ее порядочность), и тут же поклонился ей, приглашая на танец.

— Но мы первыми войдем в круг. — Девушка пожала плечами.

— В вашем случае так и следует поступать.

— Вы думаете?

— Безусловно.

Девушка снова пожала плечами, на сей раз смиряясь. Камил вывел ее на еще пустынную паркетную площадку для танцев, смерив уничижительным взглядом обалдевшего Пешла.

Мне с вас причитается, господа, потому что безлюдная танцплощадка музыкантам не подмога, но я не провокатор. Я не из-за вас сегодня вышел подметки трепать.

Доиграли последнее сочинение из серии — не подозревая ни о чем, дилетант Пешл дал им номера трех самых вдохновенных бетховенских симфоний, — и Камил повел уже запыхавшуюся Марту выпить рюмочку пунша. Как легко здесь забывается обо всем… Наверное, так же легко будет и в Пршибраме, хотя там, конечно, скажется диспропорция: приличных незамужних девушек мало, а хищников-мужчин разного возраста с пачками банкнот в портмоне — полно; кроме того, там не будет сознания преимущества, что в «моем» кабаке меня все знают.

Когда заиграли вторую серию, он не пошел танцевать, а хлебнул еще рюмочку пунша, для храбрости — Марте напиток тоже понравился, — и, только когда запустили третью серию: шестнадцатый, девятнадцатый и двадцатый, три весьма суггестивных, впечатляющих вальса, — он снова повел ее на танцевальную площадку. Там уже негде было повернуться. Камил отвел даму в коридорчик, под огромные окна, подальше от ушей и взглядов любопытствующих, и принялся за реализацию второго пункта своего плана.

— Я страшно люблю эти медленные танцы. Это парадоксально, но они мне кажутся… огненными.

— Огненными? На меня никак не действуют. Может, когда-нибудь и подействуют, но теперь — нет. Я заледенела вся.

Камил, подивившись, нахмурился.

— Не может быть… Нельзя ли узнать, когда они подействуют?

Марта наклонила голову и прищурила глазки. На него пахнуло знакомым тонким ароматом духов «Рафинесс». Именно это слово написано на флакончике, оставшемся в обрницкой ванной. Воспоминание хлестнуло по сердцу, как удар хлыстом.

— Так когда же? — нетерпеливо переспросил он.

— Скорее всего, через недельку.

У тебя всегда должен быть превосходно разработанный план. Ни секунды, проведенной в бездеятельности. Только таким образом можно разогнать эту окаянную тоску.

— Я надеюсь, это не по причине такой банальности, как, скажем, несчастная любовь?..